С первыми лучами августовского солнца златоглавая столица засверкала своими куполами. Город просыпался не спеша, постепенно сбрасывая оцепенение прохладной ночи.
День обещал быть солнечным и теплым. Москвичи спешили на работу, не обращая внимания на давку в общественном транспорте. Многие не пропускали газетных киосков и успевали прихватить парочку свежих печатных изданий.
Если бы можно было в то августовское утро заглянуть в газеты, то каждый бы непременно натолкнулся на сенсационные статьи о гибели атомной подводной лодки «Курск» в Баренцевом море…
* * *
С самого утра троица была уже на ногах, готовая к решительным действиям. Однако Шлеме пришлось немного помаяться в ожидании, пока откроется читальный зал в Ленинке, чтобы наброситься на старые подшивки газеты «Новый век». Конечно, можно было ускорить процесс через архивные подвалы ФСБ, но Барышников решил не рисковать и не привлекать к себе нездорового любопытства.
Пока Сан Саныч налаживал связи по своим каналам с МВД, где официально расследовали массовое убийство в газете «Новый век», а отставной полковник Сухой перелистывал старые подшивки в поисках фотографа с двумя "Е", Таньга и Макар томились от бездействия в салоне «Форда».
— Как думаешь, Таньга", — спросил полусонного азиата Макар, — найдет Шлемофон фотографа?
Напарник молча кивнул.
— Значит, снова мочить! — с усталостью в голосе произнес Лигачев.
Приятель Макара пожал широкими плечами.
— Не все ли равно, — удивленно пробурчал азиат, — или резать, или мочить!
Лигачев неприязненно скосил глаза на собеседника.
— А-зия! — процедил сквозь зубы Макар. — Темный ты человек, Таньга!
Напарник приоткрыл глаза.
— Это почему? — спросил он. — Ты это говорить из-за цвета моего лица?
Лигачев энергично покачал головой и сплюнул через открытое окошко.
— Мудак ты, Таньга, — бросил он, — не в лице дело!
— А в чем?
— В душе, браток!
Узкоглазый ухмыльнулся.
— Душа — потемки!
Макар укоризненно покачал головой и смерил азиата презрительным взглядом.
— Вот я и говорю, Таньга, — отрезал мужчина, — что ты темный человек! Люди о чем-то думают, беспокоятся, а ты все дрыхнешь и дрыхнешь, как чурбан бесчувственный!
