Он требовательно уставился на собеседника, ожидая ответа.
– Смотрите на дорогу, – сказал Юрий. – Я не понял: каких таких сук они рубят у себя в московском правительстве? Вы имеете в виду хот-доги? Так я их все равно не ем.
Самойлов грубо выругался, обгоняя троллейбус.
– Уговорил, – сказал он. – Дам тебе еще полставки артиста разговорного жанра и колпак с бубенчиками.
В его голосе теперь звучали начальственные, хозяйские нотки, и Юрий с любопытством покосился на него. Толстяк, похоже, был уверен, что сделка состоялась. Филатов тихонько вздохнул, подумав, что события опять пошли не в том направлении. Какая-то неотвратимая сила затягивала его в водоворот неприятностей, из которого, похоже, не выбраться. Сначала визит кашемирового бандита, теперь этот.., лауреат, черт бы его побрал.
– Я говорю серьезно, – продолжал Самойлов. – Решать нужно быстро. С кем ты – с нами или с ними?
– Я сам с собой, – ответил Юрий.
– Онанист, что ли? Шутка, извини. Просто тебе надо понять, что сегодня так нельзя. Кто не с нами, тот против нас, вот как обстоят дела на сегодняшний день.
– Ну, значит, я против вас, – равнодушно сказал Юрий. – Когда придете к власти, не забудьте приберечь для меня местечко в концлагере.
– А ты злой, – заметил Самойлов. – С голодухи, что ли? Люблю злых и голодных. Они быстрее соображают, острее реагируют, да и вообще… Сатур вентур нон студит либентур.
– Что? – переспросил Юрий.
– Сытое брюхо к учению глухо. Латынь, сынок. Знаешь латынь?
– А как же! – Юрий напрягся, припоминая одно из выражений, написанных на мятой бумажке, которую когда-то давно, хихикая, показал ему приятель, учившийся на первом курсе медицинского. – Пенис лонгус базис витас, – изрек он.
Самойлов расхохотался так, что лимузин вильнул, выскочив на полосу встречного движения. Юрий уже успел заметить, что чувство юмора у лауреата литературной премии самое что ни на есть непритязательное.
– Ну, уморил, – сказал литератор, снимая одну руку с баранки и утирая выступившие слезы. – Ну, завернул! Надо будет записать, пока не забыл. Нет, парень, я тебя так просто не отпущу. Такие, как ты, на дороге не валяются. Можешь говорить и думать что хочешь, но ты – наш. У меня глаз наметанный, я людей насквозь вижу. Обостренное чутье писателя – слыхал про такое?
– Я слыхал про обостренную совесть писателя, – сказал Юрий.
Самойлов снова расхохотался, как будто Юрий рассказал ему свежий анекдот.
– Наш, – повторил он. – Как есть, наш! Вот только язык длинноват.
