Не знаю, может быть, кому-то на моём месте было бы равнобедренно, но меня это обстоятельство почему-то вывело из равновесия. Сразу же вспомнился Димка Севидов по кличке Кураж, мой дружок, сгинувший без вести под Багдадом. Его голубые глаза, их молчаливый немигающий укор, преследовавший меня по ночам все эти годы. С тех пор я невзлюбил цветные сны — они не давали выспаться моей совести. А невыспавшаяся совесть — подруга стервозная, покруче ревнивой жены с тёщей впридачу. Я кричал каждый раз: «Димка! Мы искали тебя двое суток, наплевав на смерть… Димка… » Но увы… Совесть глядела голубыми глазами, не веря ни единому словечку. И только чёрно-белые сны, где все глаза были одного сероватого оттенка, приносили покой.
Как ни стыдно в том признаться — мне до ломоты в затылке захотелось вернуться и сорвать тот чёрный капюшон. А вдруг?!
Вдруг это… ведь в этой невозможной реальности ничего невозможного, похоже, не…
Я вернулся.
«Правый» по-прежнему лежал недвижимо возле кряжистого дерева. На спине. В неловкой позе, сразу же отгонявшей прочь мысли о том, что он спит. Кисть правой руки судорожно сжимала охапку прелой листвы. Левая — неестественно подломлено — лежала поверх короткого чёрного лука.
Осмотревшись и выждав, я осторожно приблизился к телу. Застывшие удивлённые глаза моей совести глядели в небо. Чуток прищуренные, но от того не менее узнаваемые.
«Димка!»
Я не мог ошибиться, хоть с той поры миновало шесть лет. Именно эти глаза преследовали меня по ночам.
«Димка, куда ж ты тогда канул?! Будто под землю провалился, или в небо испарился… И как тебя угораздило нарядиться в этот нелепый наряд? Ну какой из тебя, к чёрту, ниндзя?!»
В висках запульсировало. Изморозью взялась спина. Я посмотрел на свои окровавленные руки. На нож. И еле сдержался, чтобы не заорать на весь мир: «Не-е-е-ет!!! Не может быть!.. Выходит, я… своими руками… своего друга… »
Ну что, убедился, в ЭТОМ мире ничего невозможного не…
А мой мир начал крениться, валиться вниз. Мои руки судорожно цеплялись за какие-то кочки. За выбоины. За траву. Цеплялись за стволы деревьев. За воздух. За чёрный ненавистный капюшон. За…
Я падал! И ничто не могло меня удержать или хотя бы на миг остановить падение… Пальцы соскальзывали с кочек. Трава выдиралась пучками с корнем. Стволы переламывались, как спички. Капюшон — и тот пополз, не в силах сопротивляться. Пополз, да так и остался в моей руке, обнажая голову убитого. И вдруг я замер… Сердце ухнуло в пропасть.
