— Тебя спасаю, — ответила Миррима. — Счастливчик ты, что жив до сих пор.
Он закрыл глаза и покачал головой. Слабое это движение сказало ей о многом. Жить он не хотел.
Миррима немного помолчала. Ей казалось, что, пытаясь коснуться его живой плоти, она натыкается на стальные доспехи. Помедлив, она тихо спросила:
— Но почему? Ты знал, что заразился, и не сказал ничего. Почему?
— Не надо тебе этого знать, — сказал Боринсон.
— Надо.
Он приоткрыл глаза, безучастно посмотрел на нее.
— Я не люблю тебя. Я… не могу тебя любить.
Слова эти больно ударили Мирриму. Сердце бешено заколотилось. Она догадывалась, что он пережил. Она видела свет в его глазах, когда он говорил о Саффире. Слышала, как он звал ее в забытьи. Понимала, что с таким количеством даров обаяния Саффира была для мужчин неотразимой. И Радж Ахтен ее мужа кастрировал.
— Ты с ней спал? — Миррима старалась не выдать голосом боль и гнев. — Потому Радж Ахтен и оторвал тебе орешки?
— Зачем тебе это знать? — спросил Боринсон.
— Я твоя жена.
— Нет… — начал он. И покачал головой. — Я к ней даже не прикоснулся ни разу. К ней невозможно было прикоснуться. Она была так прекрасна…
— Ты не знаешь, что такое любовь, — твердо сказала Миррима.
Мгновение они молчали.
— Я знал, что тебе будет больно, — сказал Боринсон. Некоторое время Миррима не могла придумать, что ответить.
— Я все равно твоя жена, — сказала она наконец. Она видела его муки, но не знала, чем помочь. Радж Ахтен причинил ему страшное зло. — Почему он не убил тебя?
Боринсон со стоном откинулся на солому.
— Не знаю. Обычно Радж Ахтен не делает ошибок.
В голосе его слышалось сдержанное бешенство. Это Мирриму обрадовало. Пусть злится, зато у него есть ради чего жить.
Она услышала чьи-то шаги, подняла голову.
К ним приближался Габорн с озабоченным лицом. Рядом шла столь же озабоченная Иом, но ее, казалось, более всего беспокоила рана Боринсона.
Габорн подошел к телеге.
— Как ты себя чувствуешь? Боринсон ответил устало:
— Чудесно, милорд. А вы?
Трудно было не заметить в его голосе сарказма.
Габорн наклонился, потрогал лоб Боринсона.
— Жар уменьшился.
— Я рад, что больше ничего не уменьшилось, — отвечал Боринсон. Габорн сказал:
— Я… пришел поблагодарить тебя за все, что ты сделал. Ты многое отдал Мистаррии.
— Всего лишь мою совесть, жизнь моих Посвященных и мои орешки, — сказал Боринсон. Он еще не знал о чарах, которые наложил на него Биннесман, о надежде на выздоровление. И говорил с болью. — Вам хотелось бы чего-то еще, сир?
