— Опять вы хотите прибегнуть к крепким мерам?
— Что называют, радость моя, «крепкими мерами»? По-моему, это не более как печальная необходимость!
— Вы уж одного ни в чем не повинного человека чуть не отравили? Помните, денщика-молдаванина.
— Ах, этого бедного малого? Но ведь это был только простой денщик, и больше ничего. А вы откуда знаете эту историю, доктор?
— Пора вам увериться, наконец, мой милейший камер-юнкер, что я всегда знаю все, что мне нужно знать.
— Это очень хорошо, доктор, но, насколько я понимаю, вы против того, чтобы поступить с Проворовым по его заслугам?
— В чем вы его обвиняете?
— В неповиновении высшей степени.
— Так что, неповиновение высшей степени должно наказываться смертью?
— Зачем говорить «наказывать»? Тут дело не в наказании, а просто в том, чтобы устранить вредного нам человека, не желающего подчиняться старшим, и достать документы.
— Берегитесь, чтобы не произнести в таком случае смертного приговора самому себе! Ведь если вы считаете достойным смерти того, кто не повинуется старшей степени…
— Безусловно!
— То вы сами будете подлежать смерти, если ослушаетесь в свою очередь.
— Я ослушаюсь? Но при каких обстоятельствах и кого я ослушаюсь?
— Меня. Вы знаете, что я старше вас в братстве и что вы обязаны повиноваться мне?
— Знаю и повинуюсь.
— Ну так вот, я вам запрещаю трогать Проворова! Мало того, за его жизнь вы ответите собственной жизнью даже в том случае, если будете и непричастны к его смерти.
— Но, моя радость, это же ужасно! А если кто-нибудь другой покусится на него… или он сам сделает такую гадость, что умрет?
— Что делать, камер-юнкер? Постарайтесь, чтобы этого не случилось! Уж теперь ваше дело оберечь его. Вы ответите своей жизнью. Я не шучу.
— Ах, моя радость, я и сам понимаю, что такими вещами не шутят, в особенности среди братьев-масонов! Но неужели жизнь молодого Проворова так дорога для вас?
Доктор неприятно рассмеялся.
— Мой милейший камер-юнкер, имейте в виду, что для меня ни дорогих, ни близких нет. Для меня важно только дело, которому мы служим.
— Но разве дело требует, чтобы Проворов непременно жил?
— Разумеется! Ведь если Чигиринский не носил при себе документов, а куда-то, очевидно, спрятал их, то, по всей вероятности, он научил этой хитрости и Проворова.
— Да, это соображение приемлемо и более или менее правдоподобно.
— Ну а если Проворов спрятал куда-нибудь документы, то, покончив с ним, мы навеки погребем возможность достать их, так как он унесет в лучший мир с собою тайну их местонахождения. Вот тогда за этой тайной и придется немедленно отправить вас в этот мир, авось вы сообщите оттуда, что узнаете.
