– Десять дней тому назад на шоссе, в двух шагах отсюда, раздавили собаку. Вы вспоминаете?
– Собаку? – обалдело переспрашивает она.
– Да. Такое, знаете, животное на четырех лапках с острой мордочкой. Делает «гав-гав». Та, о которой я говорю, была белая. Не породистая – понимаете, что я имею в виду? Как будто она произошла от скрещивания дворняжки и газовщика.
– Ах, эта! – восклицает мадам Грязнуля. – Она валялась на краю оврага, возле бензонасоса.
– Точно.
Я поднимаю на нее глаза и усиливаю вольтаж до максимума. В таком состоянии ваш друг Сан-Антонио способен загипнотизировать добрую дюжину кобр, а не то что какую-то замарашку.
– Кому он принадлежит, этот Туту? – самым нежным голосом воркую я.
– Не знаю, – лепечет дивное создание, не сводя с меня покорного взора.
– То есть как? – удивляюсь я, – Вы хотите сказать, что не знаете, как выглядят здешние собаки?
Красотка понимает не сразу. Однако постепенно до нее начинает доходить.
– Знаю, – обижается она. – Только эта – ну, о которой вы говорите, – она не здешняя. Похоже, выпала из машины. И Дэдэ-оборванец – он тут мусор убирает – тоже ее не знает.
Я аж скривился с досады, понимая, что, скорее всего, грязнуля не врет.
– Что с ней стало?
– С собакой? – для верности переспрашивает она.
– Да.
– Дэдэ ее убрал.
– Где он живет, этот ваш Дэдэ?
Она выходит на порог своего ранчо и простирает длань в сторону одинокого дома, торчащего вдалеке, среди полей, тянущихся вдоль железной дороги.
– Там.
– Спасибо, – вежливо благодарю я и, мучимый желанием зажать нос, наконец не выдерживаю: – Не смею больше мешать вам, мадам, а то ваша ванна совсем остынет.
Она удивленно распахивает пасть, демонстрируя гнилые обломки зубов, да так и застывает в дверях, провожая меня оторопелым взглядом, пока я живенько ретируюсь к верному джипу.
Итак, пес был не местным. Похоже, дело дохлое.
Это нехитрое соображение вертится у меня в голове, пока я преодолеваю пространство, направляясь к хижине Дэдэ, отлично сознавая бессмысленность этого предприятия. Что мне делать у этого уважаемого муниципального служащего? Спросить, что он сделал с трупом Медора? А то я сам не знаю ответ? Зашвырнул, конечно, на кучу мусора. Положим, я его даже найду, – ну и что? Труп собаки еще менее болтлив, чем труп человека. У нее нет отпечатков пальцев, хранящихся в полицейской картотеке; на ее шерсти я вряд ли найду бирку из прачечной или фамилию портного. Даже любимый объект исследования всех Шерлоков Холмсов – грязь из-под ногтей – вряд ли сообщит мне что-либо важное. Короче, все это глупо. Если мои коллеги узнают об этой вылазке, они будут так ржать над моей дуростью, что мне придется приклеивать фальшивую бороду, входя в контору.
