— Ну, хорошо! — кивнул Леша. — Только отпусти мою руку. Мне больно, а наркоза с собой нет.
— Сначала ты скажи, какие улики имел в виду.
— По-моему, ты сильно пьян.
— Это тебе так кажется.
— Я имел в виду лодку.
Я разжал пальцы, тараща глаза на Лешу.
— А с чего ты взял, что лодка — это улика? Ведь Моргун, если я тебя правильно понял, объяснил пограничникам, что лодку сорвало с пирса.
— Объяснить он, конечно, объяснил, но не надо считать пограничников дураками. Когда далеко от берега находят лодку или, скажем, катер без людей — дело серьезное. Они, не афишируя, могли снять отпечатки пальцев с рукояток весел, найти под скамейками какие-нибудь вещественные доказательства… Ты не оставлял в лодке никаких вещей?
Я отрицательно покачал головой.
— Но мог случайно обронить пуговицу или расческу?
— Не мог, Леша! Не мог! — Я снова начал заводиться. — Все при мне. И пуговицы все на месте.
— Ты плыл в одежде?
— Да.
— И в обуви?
— Кроссовки я спрятал на острове.
Леша в сердцах ударил ладонью по краю стола..
— Ты же опытный человек! Директор сыскного агентства! А допускаешь такие грубые ошибки. Это же серьезная улика!
— По-твоему, я должен был плыть в кроссовках, а не в ластах? — огрызнулся я, хотя понимал, что Леша прав.
— Балда! — добавил Леша. — Где ты их спрятал?
— Утопил в холщовом мешке и придавил камнем. Даже собаки не найдут.
— Ерунда! — скривился Леша. — Чуть разыграется шторм, он твой мешок вместе с камнем выкинет на остров, как окурок.
— Черт возьми! — взревел я, вскакивая со стула, и, путаясь в полах халата, стал ходить по кухне, как несколько минут назад это делал Леша. Нечаянно задел пустой стакан, стоящий на столе. От звона Леша скривился, как от боли. — Черт возьми, Леша, этот вечный маразм, когда нормальный человек должен ломать голову в поисках доказательств того, что он не верблюд! Да я завтра же снова поплыву на этот дурацкий остров, поставлю там палатку и буду жить целый месяц, оставляя свои отпечатки пальцев и дерьмо всюду, где только возможно! И пусть только хоть одна дрянь заикнется об уликах! Нет против меня улик и быть не может, потому что нет главного — мотива. Именно с мотива я начинал раскручивать каждое преступление, за которое брался, и очень быстро выходил на след преступника. Мотив определяет смысл каждого преступления, исключая только поступки душевнобольного человека! Чем сильнее мотив, чем он ярче выражен, тем с большей жестокостью уничтожает преступник свою жертву. Это аксиома криминалистики, азбучная истина! А та несчастная баба — кто она мне? Откуда я мог ее знать? Какой смысл выслеживать ее, гнаться за яхтой на весельной лодке и в конце концов убивать?
