А мы с Андреем сидели на подоконнике, мы были центром всеобщего веселья, мы целовались между тостами — как всегда. Я сумела убедить себя — что как всегда. Что наша любовь продолжается. Что рядом со мной именно он, единственный, все время чудившийся мне в венской толпе… За две недели я прислала ему восемнадцать открыток. И видела его во сне, даже задремав в такси.
Народ и не думал еще расходиться, когда мы выскользнули в коридор. Что никого не удивило: Андрей всегда, по джентльменскому соглашению с моим отцом, доставлял меня домой не позже, чем к одиннадцати. Иногда потом возвращался назад. Ночевал в триста второй комнате, которую, будучи прописан в столице, каким-то образом оформил на себя; впрочем, в первый год в общежитии много мест пустовало. Он был тут совсем своим… он был своим везде.
А я — нет. Я действительно собиралась одеться и поехать домой. Я знала, что ни в коем случае нельзя оставаться. Нельзя — чтобы здесь… нельзя…
НЕ ТАК…
А под утро я проснулась рядом с абсолютно чужим человеком.
Ужас и боль — словно удар наотмашь по лицу в кромешной тьме. Чувство оголенной беззащитности, льдинки, тающей под ногами над бездной. Обжигающе-холодной пустоты на ладони, где только что была рука любимого. Мгновенное — как вспышка, нестерпимая для глаз, — осознание бесповоротного конца.
Все это я заставила себя забыть. Окружила с двух сторон тонкими непрозрачными стенками. Продолжала жить, как если б ничего подобного не было.
С ним.
Каких-то два года.
— В четыреста пятую.
— Проходите, Славочка, — заулыбалась бабка на вахте. Андрей никогда не оставлял ее без комплимента, а один раз даже подарил веточку сирени, сорванную тут же, у общежития. Мне все еще доставался даром процент с его обаяния… смешно.
В глазах у вахтерши так и прыгало то самое выражение, что у Ани в библиотеке, — или показалось? Я не стала задерживаться. Спортивный мальчик как-то незаметно шел следом; еще чуть-чуть, и я вообще бы о нем забыла.
Дверь четыреста пятой была незаперта, но внутри оказалась темнота; Герин сосед вошел первым и клацнул выключателем. Пусто. Живописный кавардак мальчишеской жизни: посреди комнаты — клубок из носков и клетчатой ковбойки; на столе — шаткая книжная пирамида в окружении вскрытых банок домашних консервов и варенья; в углу — надкусанная булочка, несколько картофелин, пара сапог и смятая газета. И так далее, и тому подобное.
— Свиньи, — вздохнул спортсмен и нагнулся за рубахой. — Они где-то здесь, в общаге, скоро придут. Вы… то есть ты присаживайся, Звенислава.
