Моня занес было над протянутой ему бумагой шариковую ручку, оказавшуюся в его вдруг освобожденной от колючей проволоки руке, но тут произошло странное. Снова прозвучала в его мозгу басовая струна, перехваченная на излете звука большим пальцем, и явственно услышанное слово «Идиставизо» непонятно почему остановило руку.
Ощутив невероятный прилив сил и какой-то бесовской гордости, Моня гордо взглянул в белые от бешенства глаза Ивана Христофоровича, швырнул ручку в кусты, плюнул ей вслед и выпрямился во весь свой полутораметровый рост.
В следующее же мгновение он проснулся, все еще чувствуя, как на его горле неумолимо затягивается петля.
— Ничего себе сон, — сказала Рита, когда Олег замолчал. — И ему все это приснилось?
Уже утром весь институт знал, что Моне привиделся какой-то невероятный сон. В его комнатушке постоянно толклись люди, которым он, бросив все дела, снова и снова рассказывал сон с начала и до конца. Про феодальную раздробленность Италии и про Иностранный легион. Про императора Наполеона, бежавшего в женском платье, и загадочную смерть Гарибальди. Про генсека Брежнева и повешенных за мятеж на Сенатской. Правда, у него хватило ума опустить зловещую роль Ивана Христофоровича и его требование к Моне выкупить свою жизнь за отказ от авторства.
Но больше всего Моню занимало пригрезившееся ему загадочное слово, и он снова и снова повторял его, искательно заглядывая в глаза слушателям:
— Идиставизо… Понимаете, Идиставизо… Это где все это происходило… Кто-нибудь знает, что это такое?
Никто из институтских такого слова не знал, но история со сном всех развлекла, и Моню потом довольно долго называли легионером. Даже Семен Сергеевич заинтересовался, получив информацию по своим партийным каналам.
В принципе, Семен Сергеевич был человеком не вредным. Он был нормальным. И гноил Моню потому, что так полагалось, а вовсе не по зову сердца. Если бы Моня был не Моня, а кто-нибудь другой, и если бы этот другой не пытался с таким остервенением качать права, добиваясь неположенного, то Семен Сергеевич, скорее всего, относился бы к старшему инженеру вычислительного центра с уважением и симпатией. Из-за выдающейся работоспособности и безусловного профессионализма.
Поэтому когда ему донесли, что в Монином сне он был одним из персонажей, Семен Сергеевич испытал странно приятное чувство и сделал у себя в памяти небольшую пометочку. А когда месяца через два ему принесли на согласование список кандидатур на районную профсоюзную конференцию, пометочка напомнила о себе, и Семен Сергеевич твердой рукой внес в него старшего инженера Хейфица.
