Дед Мороз, знакомый по иконографии [словесным описаниям и рисункам в книжках, елочным игрушкам, рекламным фигурам, открыткам (см.: Иванов 2000. 42-47) и т.п.], в сознании детей долгое время существовал как образ чисто умозрительный. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910-е гг. он «живьем» стал появляться на елках) разрешала детские сомнения в реальном его существовании («И щеки у него мясные!»): «Дети замучили вопросами – есть ли на самом деле дед Мороз, из чего он сделан, как не тает в теплой комнате и т. д. <…> когда вышел Дед Мороз <…>, Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела <…>. Дома первые слова были: „Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!"“ (Фоменко).
После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. Он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей, как «бескорыстно творимое добро» (Парчевский 1936: 6). С тоской вспоминая русское Рождество, «праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек» (Абданк-Коссовский 1960: 22), они забывали о том, что этот старик своим происхождением во многом обязан европейским зимним дарителям. Т. Милютина (1911 г. рожд.) при описании эстонских елок 1930-х гг. заметила, что «ни разу там не видела обычного Деда Мороза» (Милютина 1997: 109); для нее «обычный Дед-Мороз» – тот, к которому она привыкла в своем «русском» детстве.
В первые годы после Октября отношение новой власти к елке и Деду Морозу было вполне лояльным. Но когда в 1927 г. началась антирелигиозная кампания, одной из задач которой было уничтожение старых и утверждение новых праздников, елка и Дед Мороз превратились в «религиозные пережитки» и в одну из форм «антинародной деятельности капиталистов» (Инцертов 1928: 28). XVI партийная конференция (1929), утвердив «новый режим работы», ввела пятидневку, в результате чего день Рождества стал обычным рабочим днем. Превращенные в «религиозный хлам» Рождество, елка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду: «Ребят обманывают, что подарки им принес дед-мороз. Религиозность ребят начинается именно с елки <…> Господствующие эксплоататорские классы пользуются „милой“ елочкой и „добрым“ дедом-морозом еще и для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала» (Материалы 1927: 13-14). На плакатах с подписью «Что скрывается за дедом-морозом?» изображался старик с елкой, на которого, разиня рот, смотрят мальчуган и его мамаша, в то время как за его спиной, притаившись, стоят поп и кулак (Материалы 1927: 23). Происхождение этого «старорежимного» образа возводилось к «духу елки», которому первобытные люди вешали на деревья жертвы и «который превратился в деда-мороза» (Амосов 1930: 11). В антирождественской кампании приняли участие и поэты, состоявшие на службе у советской власти, как, например, Демьян Бедный, который писал:
