– Никогда!
– Так чего ты эти протокольчики собираешь? Мало ли чего могли там твои нагородить!
– Действительно… Пусть он ко мне зайдет.
Заболоцкий зашел. А потом мне этот начальник звонит:
– Дуров, слушай, да какой же этот Заболоцкий замечательный человек! Мы тут так побеседовали, что я его вообще отпускать не хотел. Вот с ним бы вместе в камеру сел и год бы просидел – очень интересный человек!
– Ну, вот видишь, – говорю. – А то сразу: сажать!
Посмеялись, и на этом вся эпопея закончилась. А потом, когда я приехал на съемки в Бахчисарай, мне говорят:
– Толя Заболоцкий болен. Лежит в гостинице.
– Что с ним?
– Простудился и подхватил ангину.
А жара градусов тридцать пять! Захожу я к нему в номер, а он лежит весь багровый.
– Открой рот, – говорю. – Хочу посмотреть.
Он открывает рот, и я гляжу, что у него там висят ангинные лохмотья. И тут мне ударяет в голову глупость. Не знаю, что со мной случилось, но мне очень хотелось помочь товарищу, и я побежал в аптеку. Покупаю там пузырек таблеток пенициллина. Захожу в номер.
– Открывай рот, – говорю.
Обжег я чайную ложку и стал соскребать у него с нёба все эти лохмотья. До того доскреб, что даже кровь пошла.
– А теперь, – говорю, – прими таблетку пенициллина.
Пока я мыл ложечку, слышу: хрум-хрум-хрум. Оборачиваюсь:
– Что ты делаешь?!
А он высыпал все таблетки в рот, разгрыз их и запил водой.
– Все нормально, – говорит. – Я уже чувствую, что мне лучше. Только завтра пусть отведут меня в баню, и все будет отлично.
Я испугался, что он отравится таким количеством пенициллина. А он утром проснулся и – хоть бы что.
Повели его в баню, он там попарился, а на второй день стал снимать. А я понял, что могу еще и врачевать.
Он вообще любил париться, а с Шукшиным – особенно. А мне с ними не везло.
Однажды мы сидели в парилке втроем: Толя, я и Василий Макарович. Сидели мы в рядок, чин-чином. И тут кто-то плеснул ковшик на камни. Им хоть бы что, а меня обварили с ног до головы этим паром. Так что к баням я отношусь очень осторожно.
И вот, глядя на этот самовар, вспоминается еще история. Сидим мы в Белозерске в перерыве между съемками, опять же втроем, в какой-то столовке. И нам подали рагу: это такие макароны в большой палец толщиной серого цвета и, как будто ворона пролетела над тарелкой, это самое рагу. И огромный, сморщенный, желтый, как дыня, огурец.
Василий Макарович смотрит на этот огурец пристально-пристально и вилкой по жижице водит, водит, водит… И неожиданно бросает вилку и говорит:
