Рим ликовал: «Хлеба и зрелищ!»
*******
Сенатор Секст подкупил охрану и, в нарушение строгого запрета на посещение Максимилиана, встретился со своим другом, Максимилиан, – вскричал Секст, едва двери темницы за ним закрылись, – черная тень легла над Римом! Боги отвернулись от нас! Это какое-то проклятье! Все сошли с ума!
– Секст, дружище! – Максимилиан обнял его с нежностью. – Ну что ты такое говоришь? Успокойся. Чтобы сойти с ума, нужно, чтобы он был. Ни император, ни народ этой безделушкой пока не обзавелись. Так что ты все преувеличиваешь.
– Максимилиан, ты еще способен шутить!
– Секст в отчаянии сел на каменный выступ возле окна. – Рим сгорел, казна опустошена безмерными тратами, сенат находится в панике, ожидая репрессий, народ и вовсе обезумел. Скоро христианами будут считать даже тех, кто когда-либо встречался с ними глазами! А ты все шутишь!
–«Терпящие бедствия и страдания, гонения и нищету наследуют Царствие Небесное!»
–Максимилиан процитировал слова апостола Петра и улыбнулся.
– Ну, право! – Секст поднял глаза на Максимилиана и не смог сдержать улыбки.
Максимилиан излучал такое внутреннее спокойствие, что Сексту стало даже как-то неловко за свое паническое настроение. Секст любил Максимилиана и считал его своим учителем. Поэтому, с тех пор как Нерон приговорил Максимилиана к смерти, Секст не находил себе места.
Уже на протяжении двух недель Секст разрабатывал планы спасения Максимилиана. Ждать милости от Нерона не приходилось. Впрочем, Максимилиан бы ее и не принял. Поэтому оставался только побег. Но Секст смог выторговать у охранников только эту встречу. Умирать богатым никому не хотелось.
– Максимилиан, я не могу думать о твоей смерти. Это изводит меня. Я не сплю и не ем. Я думаю только о том, что в скором времени тебя не станет. Я ломаю голову, надеясь найти выход. Но все тщетно! Максимилиан, что я могу для тебя сделать?!
– Секст, – Максимилиан заговорил вдруг очень серьезно, – я, как ты знаешь, не христианин, я – стоик. Конечно, ныне это духовное звание опорочено болтливым Сенекой, воспитавшим нашего никчемного императора. Но что поделать…
– И все же, я – стоик. И я верю, что мудрец, чьи суждения истинны, является единственным хозяином своей судьбы. То, что я почитаю – добродетель, справедливость, мою личную ответственность перед небом, – не может быть у меня отнято, и это моя судьба.
Никакие внешние силы не могут лишить меня моей добродетели, моего справедливого рассуждения, моей личной ответственности за мои поступки. Я – царь и господин своего внутреннего мира, и он неприкосновенен ни для императора, ни для черни.
