— Пройди в мой кабинет и жди! — властно приказала Екатерина и грозно оглядела защебетавших фрейлин.
«Девки так и зыркают, не дай бог, учуют нечто, тотчас передадут хозяину. С ними надо ухо ой как востро держать! — подумала Екатерина. — Иные ведь о том лишь и мечтают, как бы занять мое место. В астраханском походе, к примеру, Машка Кантемир сама под пьяного хозяина легла и даже понесла от него. А еще природная княгиня! Да бог миловал, случился выкидыш, Кантемиршу прогнала от двора. Не то, говорят, уже и корону царскую примеряла!» — В темных глазах императрицы наливался такой гнев, что фрейлины тотчас замолкли и потупили очи. Одна гордячка Головкина дерзко выдержала ее взор и, похоже, даже усмехнулась нехорошо. «Ну погоди, барышня! Отплачу я тебе, даст бог, за все свои страхи!» — зло подумала Екатерина, но в сию минуту отвлек ее веселый толстячок, этаким колобком подкативший к руке. То был любимый шут, Ивашка Балакирев. Екатерина благоволила к нему на особицу, поскольку приведен он был ко двору Виллимом Мон-сом, у которого выполнял самые тонкие и тайные поручения.
— Зачем, матушка, гневишься? С утра сердце горячить — к вечеру устанет! Аль сон какой видела, так скажи, я тебе любой сон отгадаю! — тоненьким дискантом проверещал Балакирев, и круглое лицо его расползлось в такую Дурацкую улыбку, что стало похоже на широкий масляный блин.
— А сон и впрямь был чуден! — горловым искусственным голосом пропела Екатерина. — Будто гуляю я с фрейлинскими девками по летнему огороду, и налетел вдруг вихорь и у Катьки Головкиной платье сзади на голову задрал, а под платьем-то ничегошеньки…
Тут, как и ожидала Екатерина, все фрейлины дружно захихикали и обернулись к побелевшей от злости Головкиной.
— А из-за кустов вдруг как выскочит белый козел, как поддаст Катьке под голый 8ад… И к чему бы сие? — Екатерина Алексеевна в недоумении развела руками.
Фрейлины уже не хихикали, а ржали, яко молодые кобылицы. А Балакирев нежданно упал на четвереньки и с диким воплем: «Бее! бее!» — козликом поскакал на Катиш Головкину. Та едва успела подобрать тяжелое парчовое платье, чтобы шут не обмарал слюною.
— Государыня, позвольте мне выйти, мне дурно… — пробормотала Головкина.
— Иди, матушка, иди! Да снам чужим и наветам чуждым не особо-то доверяй! — уже добродушно молвила Екатерина.
Петербургская злая оса, как в свете звали Головкину, пулей вылетела из залы. Смеющиеся фрейлины вытирали слезы на глазах. Посмешила матушка царица на славу. Шутка удалась, и Екатерина милостиво возложила руку на плечо догадливо подскочившего шута и прошествовала в свой кабинетец, где ее нетерпеливо поджидал Виллим Монс, дорогие сладкие губы. Занятия предстояли личные, но отменно важные: по делам собственной вотчинной кацелярии ее величества.
