— Ничего хорошего. Конечно, судья может проявить некоторое снисхождение. Но только не в том случае, когда перед ним уголовный преступник. В этом случае год тюрьмы. Отбывание в «Райкерс-айленде». В одной камере со здоровенными приятелями, хотите вы того или нет. Надеюсь, вы не себя имели в виду?
— Я спросил просто так, из чистого любопытства.
Адвокат прищурился.
— Вы ничего не хотите рассказать мне про себя?
— Не хочу. Нет ничего такого, о чем вам следовало бы знать.
Бейли кивнул в сторону окна.
— А зачем вам может понадобиться оружие? Выгляните на улицу, молодой человек. Вы что, видите прерию? Ковбоев? Индейцев? Это не улицы Ларедо[13].
— Луис, я в этом не совсем уверен.
Откуда-то из здания до Пеллэма снова донеслась та же самая песня, настойчивая и громкая. Судя по всему, в хит-парадах рэпа она занимала первую строчку.
«…теперь не будь слепым… открой глаза, и что ты увидишь?»
У Пеллэма под ногами громоздилась высокая стопка видеокассет, результат многомесячного труда. Отснятый материал еще не был отредактирован и даже упорядочен, если не считать наклеек с надписями даты и сюжета, выведенными неряшливым почерком. Выбрав одну кассету, Пеллэм вставил ее в дешевый видеомагнитофон, опасно примостившийся на еще более дешевом телевизоре.
Сквозь стену доносилось размеренное буханье песни:
«Это мир белых людей. Это мир белых людей…»
Экран дешевой «Моторолы» моргнул, неохотно оживая, и появилась следующая картинка:
Этти Уилкс Вашингтон сидит уютно устроившись перед видеокамерой. Сначала она хотела, чтобы ее снимали в ее любимом кресле-качалке, антикварном раритете из настоящего дуба, которое Этти подарил ее муж Билли Дойл. Но даже малейшее покачивание отвлекало внимание, и Пеллэм уговорил Этти пересесть в кресло с прямой спинкой. (В юности Пеллэм в качестве младшего ассистента участвовал в съемках «Челюстей» и запомнил, как Спилберг приказал оператору во время натурных съемок намертво закрепить камеру на палубе судна. Однако опытный продюсер мудро предложил снимать эту сцену, держа камеру в руке, — в противном случае по всей стране зрители в самый напряженный момент бросались бы в туалетные комнаты, борясь с приступами морской болезни.)
Поэтому Пеллэм пересадил Этти в мягкое кресло. Он хотел, чтобы она сидела перед окном, на фоне кипящей стройки. В кадре присутствовал и другой раритет: старинное бюро с выдвижной крышкой, заваленное бумагами и письмами. На стене за ним висело с десяток семейных фотографий.
