— Все тихо и мирно. Никого нет. Должно быть, мне показалось, — сказал мистер Бритен, запирая дверь и задвигая засовы. — Вот что значит иметь живое воображение! Клем, что с тобой?
Клеменси, не умея скрыть своего изумления и тревоги, бледная сидела в кресле и дрожала всем телом.
— «Что с тобой»! — передразнила она Бритена, нервно потирая руки и локти и стараясь не смотреть на него. — Вот ты какой, Бритен! Сам же напугал меня до смерти всякими шумами и фонарями и не знаю еще чем, а теперь говоришь «что с тобой»!
— Если ты до смерти испугалась фонаря, Клемми, — сказал мистер Бритен, хладнокровно задувая фонарь и вешая его на прежнее место, — то от этого «привидения» нетрудно избавиться. Но ты как будто не робкого десятка, — добавил он, останавливаясь и внимательно ее разглядывая, — ты не струсила, когда послышался шум и я зажег фонарь. А теперь что тебе взбрело в голову? Неужто какая-нибудь мысль, а?
Но когда Клеменси почти обычным своим тоном пожелала ему спокойной ночи и начала суетиться, делая вид, что сама собирается немедленно лечь спать, Мало-Бритен процитировал весьма новое и оригинальное изречение на тему о том, что женских причуд не понять, потом в свою очередь пожелал ей спокойной ночи и, взяв свою свечу, уже полусонный отправился на боковую.
Когда все стихло, Мэрьон вернулась.
— Отопри дверь, — сказала она, — и стой рядом со мною, пока я буду говорить с ним.
Казалось, она робеет, но в голосе ее звучала такая твердая и обдуманная решимость, что Клеменси не смогла противиться. Она тихонько отодвинула засовы, но, прежде чем повернуть ключ, оглянулась на девушку, готовую выйти из дому, как только откроется дверь.
Мэрьон не отвернулась и не опустила головы; она смотрела прямо на Клеменси, сияя молодостью и красотой. Клеменси в простоте души сознавала, как шатка преграда, стоявшая между счастливым домом, где цвела чистая любовь прелестной девушки, и будущим, что грозило горем этому дому и гибелью его самому дорогому сокровищу; и это так остро поразило ее доброе сердце и так переполнило его скорбью и состраданием, что она бросилась на шею Мэрьон, заливаясь слезами.
— Я мало что знаю, моя милая, — плакала Клеменси, почти ничего! Но я знаю, что этого не должно быть. Подумай, что ты делаешь!
— Я уже много думала, — мягко проговорила Мэрьон.
— Подумай еще раз, — умоляла Клеменси. — Подожди до завтра.
Мэрьон покачала головой.
— Ради мистера Элфреда, — сказала Клеменси с простодушной серьезностью. — Ведь ты так нежно любила его когда-то!
