— Мне совершенно все равно, тот или этот, Р. У.
И величественная матрона продолжала обедать с таким видом, словно кормила кого-то другого ради общего блага.
Белла привезла десерт и две бутылки вина — доселе невиданное в день годовщины великолепие. Миссис Уилфер провозгласила первый тост, первая подняв бокал.
— Р. У., пью за ваше здоровье!
— Спасибо, милая. И я выпью за твое здоровье.
— За папу и за маму! — сказала Белла.
— Позвольте мне, — вмешалась миссис Уилфер, простирая перчатку. — Нет! По-моему, не так. Я пила за вашего папу! Но если вы хотите пить и за меня, то я вам очень благодарна и не возражаю.
— Господь с вами, мама! — перебила ее дерзкая Лавви. — Ведь вы же с папой обвенчались в этот день, вы с ним теперь одно! Никакого терпения с вами не хватит!
— Чем бы ни отличался этот день от других, во всяком случае, это не такой день, Лавиния, чтобы я позволила моей дочери набрасываться на меня и грубить. Я прошу тебя — нет, приказываю тебе! — не грубить. Р. У., именно сейчас будет весьма уместно напомнить вам, что это ваше дело — приказывать, а мое — повиноваться. Это ваш дом, у себя за столом вы хозяин. За наше с вами здоровье! — И она выпила бокал с ужасающей непреклонностью.
— Я, право, немножко боюсь, милая, что тебе не очень весело, — робко заикнулся херувим.
— Напротив, мне очень весело, — возразила миссис Уилфер. — Почему это мне не должно быть весело?
— Мне так показалось, милая, судя по твоему лицу…
— У меня может быть лицо как у мученицы, но не все ли это равно, да и кто об этом может знать, если я улыбаюсь?
И она улыбнулась, несомненно заморозив своей улыбкой всю кровь в жилах мистера Джорджа Самсона. Ибо этот молодой человек, встретившись с ней взглядом, был до такой степени перепуган выражением ее улыбающихся глаз, что стал доискиваться мысленно, что он сделал такого, чтобы извлечь на себя этот ужас.
— Душа, вполне естественно, впадает, как бы это выразиться — в мечтания или, лучше сказать, обращается к прошлому в такие дни, как этот, — произнесла миссис Уилфер.
Лавви, с вызовом скрестив руки, возразила, но так, однако, чтоб ее не услышали:
— Бога ради, мама, уж выбирайте поскорей одно или другое, что вам больше нравится, да и дело с концом.
— Душа естественно обращается к Папе и Маме, — продолжала миссис Уилфер с ораторским пафосом, — я имею в виду моих родителей, — в то далекое время, когда заря моей жизни еще едва занималась. Меня считали высокой, возможно, что я и в самом деле была высокого роста. Папа и мама, несомненно, были высокого роста. Я редко встречала женщин представительней моей матери и никогда — представительней отца.
