— Спасибо, что приехали защищать нас, — произнесла она на ломаном английском с французским акцентом.
— Всегда пожалуйста, — ответил я.
— Правда, здесь мило? Вы, наверное, не ожидали такого?
— Честно говоря, нет, мэм, — признался Дженкинс.
Подошла еще одна женщина, выше, смуглее и тоньше первой, с очень большой грудью. Ее глаза, подведенные черным, казались темнее, чем были на самом деле. Она заметила, что мы не отрываем глаз от ее груди, и улыбнулась.
— В Саудовской Аравии намного интереснее, чем выдумаете.
— Да, мэм, — ответил Дженкинс.
— Развлекаетесь? — Халид подошел к женщинам сзади. Он переоделся в бермуды и техасскую футболку с черепом лонгхорна на груди. На голову натянул бейсболку козырьком назад.
— По-моему, они немного удивлены, — сказала женщина с темными глазами.
— Да, парни, это был наш маленький секрет, — улыбнулся он. — Мы не хотели, чтобы из-за «Мутавы» все пошло псу под хвост. Извините меня за грубость.
— Религиозная полиция, — пояснила женщина с темными глазами.
— Они просто звери! Но вам они ничего не сделают, — добавила рыжеволосая. — Даже если бы вы не были американцами. Они бы ничего не смогли предпринять.
— Почему это? — удивился я.
— У меня есть кое-какие связи, — заверил Халид.
— И еще какие связи, — подтвердила блондинка, взяв его под руку.
— Хотите пива? — предложил Халид.
Тем вечером мы с Дженкинсом пили очень много и быстро захмелели. Запах и прикосновения женщин, одно их только присутствие смущали меня после всех этих недель, проведенных в пустыне. И после Джози. Со времени нашего разрыва я только один раз был с женщиной. И вот попал в странное, закрытое общество. Меня окружали женщины, я видел почти каждый дюйм их кожи, хотя здесь они обычно закрывают себя с головы до ног; спокойно пил пиво в стране, где алкоголь запрещен. Замужние женщины приставали ко мне, хотя супружеская измена считается здесь преступлением; разговаривал по-английски, ел говядину из Канзаса и пьянел с каждой минутой, чувствуя себя то зрителем, то актером, но только не полноправным участником шоу. Единственное, чего я хотел и что мог себе позволить, это разговаривать с ними. Но ни одна из женщин не хотела говорить с нами о чем-то хоть сколько-нибудь значимом. Мне казалось вполне естественным спросить их, что они думают о судьбе Саддама.
— О, нам не о чем беспокоиться, пока вы защищаете нас, — сказала блондинка, и мне нечего было ответить.
— А что это за религиозная полиция?
— Это так скучно. Давай найдем какое-нибудь местечко, где можно посидеть.
