Мокассиновая змея заползла под него, пока он спал, и пригрелась там, а он так вымотался за день, что даже не ворочался во сне. Я испугался за него, сердце бешено колотилось. Когда я понял, что он заметил змею, то облегченно вздохнул.
* * *
— По-моему, нам не все рассказали об этом месте, — предположил Хернандес после первого ночного марш-броска в пустыне неподалеку от полигона Дагвей-Прувинг, Граунд, штат Юта.
— Мне достаточно того, что я уже знаю, — ответил я, — мои ноги раздулись, как гамбургер. Я так устал, что у меня начались галлюцинации. Мой желудок свернулся в трубочку, и я не знаю, то ли я свалюсь от гриппа, то ли от синяков, то ли меня прикончит один из этих химических реагентов. А как ты себя чувствуешь?
— Точно так же... об этом я и хотел поговорить. Мне кажется, здесь что-то есть... ты меня понимаешь? Думаю, они здесь не все очистили. А я даже не смогу воспользоваться противоядием, потому что не знаю, какое из них поможет.
— Я пошутил. Прибор показывает, что здесь чисто.
— Да. Но может, они его специально так настроили.
— Брось. Не забивай себе голову.
— А как насчет биологического оружия? Этой, как ее... сибирской язвы? Или среднеазиатской лихорадки? Вот черт.
— Заткнись.
— А вдруг здесь летают маленькие споры сибирской язвы? Просто остатки? Тебе нужно только вдохнуть одну из них. И все. Стопроцентная смерть.
— Хватит нести чушь. Мы здесь, мы не можем выбраться отсюда, и нам не станет легче, если мы начнем сходить с ума.
После этого мы не разговаривали. Возможно, просто боялись.
Была середина лета, но мы находились на высоте шесть тысяч футов, где воздух холодный и бодрящий, а солнечный свет рассекает его острыми лучами. По ночам черное небо усеивали звезды, сиявшие ярко, как в планетарии, но теперь, когда я мог лечь на спину и посмотреть на них, некоторые уже исчезли с первыми проблесками рассвета. Вскоре на небе останутся только планеты и серебряная луна, а потом взойдет солнце. Я никак не мог уснуть. Как ни старался сосредоточиться на звездах, в голове крутились обрывки фраз, которые я слышал на лекциях о химической войне.
Мне казалось, что ночь — идеальное время для химической атаки. Спокойная прохладная ночь с легким ветерком. Отличное время для убийства. Солнце разрушает большинство химических реагентов. Солнечный свет на шестьдесят процентов снижает эффективность действия нервно-паралитического газа. Сильный ветер может переносить смертельные дозы отравляющего газа на сотни миль, но его действие непредсказуемо. Ветер способен развеять газ. Другое дело, если все происходит тихо под покровом ночи... какой здесь мог быть газ? Что они испытывали в Дагвее в шестидесятых? Что? Нам давали только самую поверхностную информацию. Иприт и газ кожно-нарывного действия — любимое средство русских. Они заставляют тебя корчиться от боли, твоя кожа начинает облезать, как покрытый солью слизняк. Их называли «изнуряющими реагентами». Они не обязательно убивают, но быстро лишают дееспособности, первым делом уничтожая глаза.
