— Почему же тогда ты здесь? Почему не борешься за Палестину?
— Это битва каждого мусульманина. За справедливость. И когда-нибудь, когда-нибудь она обязательно восторжествует.
— Слушай, я ничего не понимаю: ты хочешь бороться за Палестину, а вместо этого едешь в Боснию. Не понимаю.
— К счастью для тебя, — улыбнулся он.
* * *
Мы пропустили все молитвы, поскольку не могли останавливаться. Переночевали в городе Сплите, в маленьком доме, где и без нас было много постояльцев. На кухне собралась небольшая группа людей, которые курили. Некоторые — арабы, остальные — черные. Меня это очень удивило. Так хотелось спать, что перед глазами стояла пелена, похожая на туман, и я едва нашел в себе силы поздороваться с ними. Отключился, едва добравшись до кровати. На рассвете мы совершили фаджр — утреннюю молитву. Как бы ни трудно мне было вставать, умываться и настраиваться на молитву, я чувствовал, что проникаюсь этим ритуалом и он начинает успокаивать меня.
После молитвы Рашид дал мне какие-то бумаги в согнутом пополам конверте. Разрешение на въезд. Я не смог разобрать ничего, кроме своего имени, но, похоже, они были подлинными.
— Как тебе это удалось? — спросил я.
— Мир не без добрых людей, и у нас есть деньги.
Мы снова отправились в путь. Благодаря документам и присущему Рашиду дару убеждения все прошло как по маслу. К полудню мы прибыли в Ливно. Судя по карте, мы находились на территории Боснии, но повсюду виднелись хорватские флаги. Помолились в пустой мечети. Затем я сел за руль. Дорога становилась все хуже. Все реже встречались другие автомобили. Однажды мы остановились, и Рашид отклеил арабские знаки с дверец машины, после чего замазал грязью их следы.
— Неизвестно, с кем мы здесь встретимся, — объяснил он.
Но время шло, а нам никто не попадался.
Изрезанная колеями и рытвинами, заметенная снегом дорога шла вдоль горной гряды. Мы ехали то мимо каменистых утесов, то сквозь густой лес, темный и зловещий, как в волшебных сказках. Дорога обледенела, и машина соскальзывала к краю обрыва.
— Хочешь, я сяду за руль? — предложил Рашид.
— Нет. Разве что ты сам этого хочешь.
— Ты — хороший водитель, — ответил он.
Мы разговаривали все меньше и меньше. В салоне машины раздавались лишь скрип подвески, рев двигателя и громкое жужжание вентилятора. Я испытывал тревогу: представлялось, как машина срывается с обрыва и разбивается, а вместе с ней и мы.
Я никогда не любил высоту. Трудно сосчитать, сколько раз мне приходилось прыгать с парашютом, проходить по веревочным мостам, спускаться на канате с гор и с вертолета. И всякий раз я преодолевал страх, который буквально парализовывал меня. Первые несколько раз, когда я залезал на вышку для прыжков, мои ноги подгибались и я не мог сдвинуться с места. Позже я научился подавлять в себе страх, сосредотачиваясь на повседневных заботах или каких-то других проблемах, например, под чей обстрел я могу попасть, когда приземлюсь. Но теперь, путешествуя по горному серпантину, мне казалось, что я заглядываю в бездну, и страх снова сковывал мои мышцы. Обрыв был совсем близко. Машина могла в любую минуту преподнести сюрприз.
