Теперь слева тянулся Монгольский Алтай — величественная горная система, на округлых вершинах которой лежали аккуратные серовато-белые платочки ледников (снег за лето стаял). Я внимательно их разглядывал, как вдруг заметил какое-то движение впереди. Наперерез машине мчались, пригнувшись, странные зверюшки, манерой движения несколько напоминавшие жуков. Это были монгольские сайгаки! Они оказались совсем маленькими, с трехмесячных ягнят
— гораздо меньше, чем обычные сайгаки, отел и миграцию которых я за два месяца до этого с таким удовольствием наблюдал в Калмыкии. У первой же юрты мы затормозили, и я, пользуясь наличием переводчика, выяснил у изумленных аборигенов, что этих мини-антилоп здесь «полно» вот уже два-три года. На их месте я бы тоже перебазировался: пастбища в этих местах явно получше, чем в Шаргын-Гоби. Мысленно составляя докладную записку на имя Петра Дмитриевича, я ехал дальше в отличном настроении.
Поломались мы уже на закате, напротив красивой горы Баатар-Хайрханы.
Поковырялись в моторе, поужинали, расстелили брезент, благо погода вроде бы никаких гадостей не обещала. Я побродил вокруг с фонарем, но тушканчиков почему-то не было, только монгольский хомячок повстречался. Утром выяснилось, что ремонт займет не меньше двух дней. Еще оказалось, что мы сбились с дороги и до трассы теперь двадцать километров. С трудом доехав до ближайшей юрты, все стали обосновываться там на несколько дней, а я пошел к трассе по давно пожелтевшей в этих сухих местах траве.
Поначалу все было прекрасно. Припекало солнышко, на глазах выплавляя из меня остатки простуды, щебетали над головой ласточки, в несметном количестве летевшие на юг, проворные ящурки стрелой уносились из-под ног. Но потом начался мокрый солончак, и появились бледно-желтые пустынные комары. Они собрались целой тучей, а ласточки, к моему возмущению, продолжали пролетать мимо, не обращая на эту тучу никакого внимания.
В этом месте водится интересный зверек — приозерная полевка. Она совершенно не боится человека: иногда приходится смотреть под ноги, чтобы не наступить на разжиревшую за лето полевку.
Впереди, у подножия хребта, виднелась ниточка трассы, серая гряда древнего вала, тянувшегося от горизонта до горизонта (как и все древние сооружения подобного рода в Монголии, его называют валом Чингисхана) и развалины старых кошар, окруженных зеленой лужайкой. Над ними кружилась большая стая птиц, но я никак не мог понять, кто это. Чем ближе я подходил, тем больше терялся в догадках. Между тем птицы взлетали с лужайки, где, видимо, ночевали, и их голоса сливались в странный гул.
