— Конечно, очень! — воскликнул я. — Но мадемуазель Софи, наверно, сочтет, что простой подмастерье не достоин быть ее кавалером.
— Ах, господин Рене, вы слушаете только моего отца и осуждаете меня, даже не зная, виновата ли я в чем-либо! — возразила девушка.
— Разве я осуждаю вас? Прежде всего есть способ доказать мне, что господин Жербо ошибается, — принять предложение, сделанное вам от моего имени, и не отвергать меня.
— С удовольствием, — ответила Софи. — Но, кажется, отец велел мне сходить в кладовую и погреб.
— Погребом я сам займусь, а Катрин сходит в кладовую. Вы же прекрасно знаете, что хлопоты на кухне для вас слишком грубое занятие, и вы лучше согласитесь сжечь весь обед, чем замарать свои кружевные манжеты.
— Также поступила бы и Софи из «Эмиля», господин Жербо, поэтому не сердитесь за это на мадемуазель.
— Я не знаю, кто она такая, эта Софи из «Эмиля», мой милый Рене, но будь она дочерью простого столяра, ей не пришлось бы так привередничать. Что, черт возьми, стало бы с нами в первые дни семейной жизни, если бы ее мать — она была парижанка — с таким же презрением относилась к хозяйству? Но сегодня праздничный день, давайте забудем обо всем. Ступайте гулять, дети мои, и веселитесь. Идите, столы буду накрыты на улице.
Софи взяла меня за руку; мы стремглав спустились по лестнице и выбежали на улицу, залитую ярким солнцем, радуясь, словно бабочки, выпорхнувшие из куколок.
С той минуты, как я вошел к метру Жербо, и за то время, что мне пела мадемуазель Софи, улицы Варенна совершенно преобразились.
В городе, как сказал метр Жербо, царило веселье, однако ощущалась и некая торжественность.
Все дома были затянуты сукнами, пестрыми тканями и коврами, словно в праздник Тела Господня; вдоль стен расставили столы, покрытые холстами и скатертями, слепившими глаза своей белизной (на столах стояли графины с пышными букетами цветов); каждый житель сидел у дверей своего дома, угощая обедом всех приглашенных; подавала прислуга, а если ее не было, этим занимались сами хозяева.
Как будто желая заставить мертвых разделить радость живых, гирлянды из свежей листвы и цветов увешивали решетчатые ворота кладбища, что тянулось от церкви в сторону улицы Часов.
Посреди площади возвышался помост, предназначенный для музыкантов-любителей: после обеда они должны были играть на танцах. На помосте соорудили некое подобие храма и на фронтоне начертали слова «Да здравствует король! Да здравствует нация!»
