— Ну и что? Когда мы час назад возвращались домой, все эти дыры сверкали, как костры в ночь на святого Иоанна.
— Может быть, но час тому назад господин Батифоль уехал в Париж.
Затем Юберта добавила со смущением, словно ей было неловко вникать в подозрения старого рыбака:
— Что вы могли такое подумать, дедушка?
Папаша Горемыка ничего не ответил и принялся искать какой-нибудь камень, чтобы выломать дверь г-на Батифоля. Его намерение привело Беляночку в ужас.
— Дедушка! — вскричала она. — Что вы собираетесь делать? Я клянусь вам…
Старик посмотрел на внучку, и Юберта осеклась.
— Ну же, Беляночка, — сказал рыбак, — говори, в чем ты хочешь мне поклясться, я жду.
Нежность, сквозившая в его словах, странным образом отличалась от предшествовавшей ей неистовой ярости.
Девушка молчала, опустив глаза.
Покачав головой, папаша Горемыка уронил камень на землю.
Затем он взял внучку за руку и повел ее обратно в хижину, прокричав напоследок дому Батифоля, как будто камни и кирпичи могли его услышать и, подобно тростнику царя Мидаса, повторить его слова:
— Подожди, разбойник, ты свое получишь!
Когда они оказались дома, у камина, папаша Горемыка поднял опрокинутую им трехногую табуретку, сел на нее, взял Юберту за руки и, притянув ее к себе, сказал:
— Дочка, твои мать и бабка никогда в жизни не говорили неправды. Девушка тяжело вздохнула и расплакалась — таков был ее ответ.
— Полно, полно, не плачь, — промолвил Франсуа Гишар, сажая внучку на колени (она тут же уткнулась лицом в рубаху деда), — не плачь, Беляночка, а то ты вынуждаешь меня сомневаться в тебе самой; и все же я готов поклясться памятью покойных, которые нас сейчас слушают, поклясться чем угодно, что тебе не в чем себя упрекнуть. Послушай, скажи мне честно: этот городской прохвост гнался за тобой, не так ли? Может быть, он тебя обидел? Признавайся, я в этом уверен. Знаешь, когда ты ушла, мне было как-то не по себе — внутренний голос говорил мне, что тебе грозит опасность. Ну же, говори! Этот негодяй любезничал с тобой, да? Я заметил, что он смотрит на тебя как-то странно. Да ответь же, наконец, ради Бога! — не выдержал рыбак, видя, что внучка упорно хранит молчание. — Я знаю, ты молчишь, потому что любишь меня и боишься огорчить бедного старика, твоего единственного заступника на этом свете. Не бойся, Беляночка, сердце человека не седеет, как волосы, и не покрывается морщинами, как лоб. Хотя я теперь уже не тот, что был в тридцать лет, для меня этот угодливый заморыш все равно что пескарь.
