Охотник был вынужден целый день обследовать местность и восстанавливать свои укрытия.
Дело было весной; в тот год зима продолжалась дольше обычного, и птицы летели на север большими стаями, поэтому с наступлением темноты Алену удалось подстрелить довольно много уток.
На рассвете он вернулся в Шалаш с тяжелой ношей.
Маленький Жан Мари уже встал и поджидал своего друга.
Он устремился навстречу Алену.
Но тот, улыбаясь ребенку, не решился расцеловать его, как обычно.
Войдя в дом, молодой человек огляделся, словно надеясь увидеть еще кого-нибудь, кто его ждал, и спросил:
— Что-нибудь произошло, пока меня не было?
— Ну да, господин Ален, — сказал мальчик, — приходил боцман Энен.
— А! Боцман Энен; что ему от меня понадобилось?
— Я не знаю, господин Ален, я знаю только, что он был чертовски зол.
— А! Он тебе это сказал?
— О! Ему не надо было этого говорить мне, я и сам видел. Комок табака так и скакал у него во рту, словно белка в клетке. Я только спросил у боцмана, не видел ли он мою матушку, а он в ответ сильно пнул меня ногой.
Ален ничего не ответил, но понял, что за это время в деревне произошло что-то новое.
Прежде всего он подумал, что вдова все рассказала моряку.
Но такой донос настолько был не в характере Жанны Мари, что молодой человек покачал головой, отвечая себе:
«Нет, дело не в этом».
Тем не менее, что бы ни привело старого моряка в Шалаш, каких бы объяснений он ни собирался потребовать от Монпле, охотнику не очень-то хотелось с ним встречаться. Ален прекрасно понимал, что его поведение в этой истории далеко не безупречно и заслуживает порицания. Однако он предпочитал упрекать себя сам и не желал слышать упреков от кого-то другого. Молодой охотник не стал ложиться в постель и решил немедленно вернуться на взморье. Он мог отдохнуть в одном из своих укрытий.
Монпле пополнил запас провизии и боеприпасов, чтобы не возвращаться домой в течение трех-четырех дней.
Жан Мари следил за сборами своего друга с любопытством и тревогой.
Ален хранил молчание, а бедный ребенок не осмеливался заговорить с ним первый.
И все же, когда долго колебавшийся мальчик увидел, что Монпле собирается его покинуть, даже не попрощавшись с ним, он почувствовал, что должен заговорить, чтобы не разрыдаться.
— Разве я вам сделал что-нибудь плохое, господин Ален? — спросил он прерывающимся от слез голосом.
— Ты, мой маленький дружок? — спросил охотник, вздрагивая (он понимал, что без всяких оснований, по крайней мере, внешне, ведет себя с мальчиком не так, как обычно). — Почему ты меня об этом спрашиваешь?
