— «Это тяжкий случай», как говаривал наш почивший великий государь, — улыбнулся отец де ла Сант, — а потому я не стал бы утверждать, что бедняга, выступая во французских трагедиях, может пребывать в состоянии благодати, тем более что (тут почтенный иезуит укоризненно покачал головой) сей жанр французских пьес весьма скомпрометирован с тех пор, как в нем подвизался этот богопротивный Аруэ.
При таких словах дрожь пробежала по всему телу нашего послушника: он невольно взглянул на карман и даже прижал его рукой, желая убедиться, что тот его не выдает.
Но, по всей вероятности, чувства, всколыхнувшиеся в душе юноши, не обратили на себя внимание отца-иезуита, поскольку тот продолжал:
— Вот кому уж вовсе не дано удостоиться благодати, так это господину Аруэ де Вольтеру! А при всем том, — почтенный прелат вздохнул, — благодаря наставлениям отца Поре каким добрым иезуитом мог бы сделаться этот негодяй Аруэ!
Увидев, как вдруг запылали цвета голубого фаянса глаза отца де ла Санта, а его седоватые брови поднялись кверху, Баньер отпрянул и чуть было не упал навзничь.
Его ужас на этот раз не ускользнул от внимания наставника, и того словно озарило.
— А вы, — резко вопросил он, — хотя мы говорили не о вас, не помышляете ли и вы, часом, о трагедии?
— Вы ведь сами только что припомнили, как поручили мне роль Исаака, — робко промолвил послушник.
— Так то в «Жертвоприношении Авраама», в трагедии латинской. Я же имел в виду совсем другое.
— Отец мой…
— Не помышляете ли вы о трагедии французской?
— О отец мой, — воскликнул молодой человек, — вы всегда были так добры ко мне, что я бы ни в коем случае не осмелился сказать вам неправду!
— Mendax omnis homo… — наставительно произнес отец де ла Сант.
— … pravus! note 11 — живо дополнил изречение Баньер. — Но я отнюдь не дурной человек и, следовательно, вовсе не желаю лгать. Ведь вы спрашиваете относительно моего призвания?
— Именно.
— Что ж, отец мой, отвечу прямо. С тех пор как я сыграл в вашем «Жертвоприношении Авраама» и прочитал со сцены ваши изумительные стихи, отведал всей этой роскоши мыслей и благородства чувств…
— Господь свидетель! — вскричал отец де ла Сант. — Сейчас этот несчастный возложит всю вину на меня!
— Вне всяких сомнений, отец мой, — промолвил послушник, — и это будет справедливо. Я ведь и знать не знал о театре. А кто навел меня на мысль о нем? Вы. Я не ведал даже, что такое настоящая роль. Кто же мне поручил исполнять Исаака? Вы. Кто репетировал со мной, направлял меня советами, ободрял рукоплесканиями? Опять вы, отец мой, всякий раз вы.
