— А когда я наконец отпущу вас, до конца насытившись шелковистой прелестью вашего изумительного тела… вы, конечно, сразу же побежите в полицию?
— Конечно, — сказала она решительно, стараясь подавить в себе сладкое предчувствие, скрытое для нее в этих словах, нет, скорее, в тоне, каким они были сказаны, в его хриплом от волнения голосе, отзывающемся смутными ощущениями где-то в развилке ее тела.
Они подошли к темной террасе. Он остановился и повернулся к ней — темный силуэт в неожиданно наступившей тропической ночи, примитивная угроза, заставившая ее нервы вновь напрячься.
— Но мне почему-то кажется, что будет стоить большого труда убедить местную полицию в том, что вы… в том, что это было…
— Изнасилование? — произнес он с отвращением. — Мне кажется, вы недооцениваете их приверженность своему долгу. А если вы увидите, что они не очень-то торопятся отдавать меня в руки правосудия, как вы тогда поступите?
Она закусила губу, снова чувствуя в этих словах неясный, тревожащий подтекст.
— Тогда я не знаю, что остается делать. Наверное, уехать домой. — Голос ее зазвучал тверже и увереннее. — Женщинам всегда было трудно убедить других в том, что их изнасиловали.
— Да, вы правы, но умерьте на минуту ваш феминистский пыл. А почему бы не обратиться в газету?
Она замолчала, пытаясь разглядеть в темноте его лицо и удивляясь этому странному разговору.
— Нет, пожалуй, я…
— Почему?
Этот вопрос прозвучал как удар хлыста. Их диалог напоминал перекрестный допрос. Она с вызовом вздернула подбородок и спокойно сказала:
— Неужели хоть одна газета осмелится потерять ваше расположение?
Он засмеялся.
— А вы когда-нибудь слышали о свободе прессы? Всегда найдутся такие газеты, которые не прочь поместить что-нибудь жареное.
Она вспомнила заголовки некоторых бульварных изданий и содрогнулась.
— Нет, нет. Я буду чувствовать себя так, словно… выпачкалась в грязи. Если вы не возражаете, я бы не хотела больше говорить на эту тему. Я готова согласиться с вами, что смогла бы, на худой конец, доставить вам некоторые неприятности.
Сначала ей показалось, что он собирается продолжить разговор, но после минуты напряженного молчания он произнес:
— Всегда найдется способ отомстить, Кэндис.
Странно, но в его устах это прозвучало угрозой. Вновь охваченная тревогой, она вошла за ним в комнату, соединенную с террасой, щурясь от яркого света. Это была огромная комната в форме шестиугольника, пять стен которой выходили прямо в ночь. В ней не было окон, вместо них висели огромные тонкие шторы, собранные к потолку, чтобы дать свободный доступ воздуху. На полу, выложенном охристо-коричневой плиткой, не было ни ковров, ни циновок. Современная мебель, стулья с деревянными спинками, диваны, покрытые белыми ситцевыми чехлами. Пышная зелень растений в восхитительных горшках разной формы и величины создавала в ней необыкновенный уют. Напольная ваза, искусно покрытая глазурью, рисунок которой напоминал россыпь звезд цвета темного мерцающего индиго на синевато-сером фоне, перекликалась с синевой висящей на стене картины Гогена. Спокойные лица изображенных на ней полинезийских женщин были безмятежны и чувственны, а глаза — сквозь разделяющие их время и цивилизацию — устремлены в настоящее.
