Ну ладно, что сделано, то сделано.
Я все же послушала бы голос умершего…
Годфри — ах, Иисусе! Плохо мне без Годфри!
Так плохо, и воспоминания настолько живы, будто я слышу его наяву?»
Она с трудом брела среди промерзшего кустарника, по земле, которую при дневном свете пересекла бы за минуты. Она, кинув взгляд на луну, заметила, что прошло около часа; и тут она оказалась на холме, а впереди возник мост и большая северная часть лагеря осаждающих.
«Сукин сын…»
С утеса они с Джоном Прайсом видели только западный берег реки: палатки на протяжении трех-четырех миль на холмах, прежде покрытых виноградниками и нивами и заливными лугами. Теперь по ту сторону моста, на север от города, стояли только сотни палаток, белых в лунном свете; и еще дальше — темные строения, это могли быть полевые укрепления, выстроенные как зимние квартиры. И еще больше крупных осадных механизмов: требушеты и квадратные силуэты укрытых башен.
Големов не видно.
Мост был не освещен, только тут и там горели костры по периметру с этой стороны, и вокруг них периодически перемещались стражники. На деревьях висели останки давно повешенных: молчаливое напоминание о том, что будет с беженцами. До нее по холодному воздуху стали доноситься обрывки разговоров на карфагенской латыни.
«У меня есть час до того, как Джон Прайс начнет свое выступление. Надеюсь, что так. Ну, ростбиф, не подведи…»
Ночью, в суматохе, когда нет ни хронометража, ни командования, ни контроля, очень легко все может быстро пойти к черту. Зная это, Аш на минуту задумалась: не вернуться ли; и, посомневавшись, расправила плечи и шагнула вперед, вниз по грязному склону, спустилась на дорогу, ведущую к мосту, и к границе лагеря визиготов.
— Стой!
— Ладно, ладно, — добродушно закричала Аш, — уже стою, — она скинула перчатки, демонстрируя пустые ладони.
— У нас нет никакой еды! — прокричал безнадежно голос по-французски. — Давай проваливай!
Другой голос, более грубый, сказал по-карфагенски:
— Врежь им по башкам, назир, и убегут.
— О-о, вот как? — Аш подавила смешок. От возбуждения у нее забурлила кровь. Она так широко заулыбалась, что заболели щеки и от ночного холода заломило зубы. — Зеленый Христос на дереве! Неужели Альдерик? Ариф Альдерик?
На минуту воцарилось полное молчание, за время которого она успела подумать: «Да нет, конечно, ошибочка, не будь такой уж полной идиоткой», — а лотом одна из темных мужских фигур от дверей фургона сказала тем же голосом:
