Поняв, что переиграла, и желая во что бы то ни стало выяснить, откуда Адаму известно о ее любовниках, Бетси попыталась исправить положение.
— Ах, Адам, — ласково замурлыкала она, — что такое ты говоришь? Ведь ты единственный, кого я люблю. — И в расчете на то, что он ничего точно не знает, она с видом оскорбленной невинности добавила: — Совершенно не понимаю, что ты имеешь в виду! Другой мужчина в моей постели! Да как ты мог такое подумать?!
— Бетси, тебе меня не провести, — холодно взглянув на нее своими сапфировыми глазами, произнес Адам. — Мне все известно и про Реджинальда, и про Мэтью, и даже про несчастного глупца Эдварда. Я знал об этом с первого дня нашей с тобой близости, но мне было наплевать. Только не надо притворяться, будто я единственный мужчина в твоей жизни и ты с легкостью не прыгала в другие постели.
Еще больше разъярившись от того, что Адам уличил ее во лжи, Бетси тоже вскочила и, забыв о своей заветной мечте подцепить богатого мужа, схватила свое платье и, кипя от злости, прошипела:
— Ах ты, проклятый цыганский ублюдок! Что ты себе позволяешь?
Адам застыл на месте, и его синие глаза потемнели от гнева. Он подскочил к кровати и, схватив Бетси за плечи, хорошенько встряхнул.
— Но всего минуту назад, — крикнул он, — ты молила этого цыганского ублюдка жениться на тебе, клялась ему в любви! Или ты уже забыла? Кстати, не мешало бы тебе знать, что никакой я не цыган, меня просто украли цыгане. — И тут вдруг Адам подумал о том, что вполне мог на всю жизнь получить клеймо незаконнорожденного сына Гая Сэвиджа, если бы не тот давно умерший человек, которого привык считать своим отцом. Возможно, в словах Бетси и была доля истины. — Не исключено, что ты отчасти права и я действительно незаконнорожденный, — произнес он с усмешкой, отпустив ее. — Тем хуже для тебя, дорогая, поскольку я оказался твоим избранником.
— Как ты смеешь?! — Лицо Бетси пылало от гнева.
— Как смею? — все с той же холодной усмешкой произнес он. — Ты еще не знаешь, на что я способен!
Бетси распалялась все больше и больше и едва не разорвала свое светло-зеленое платье из прекрасного индийского муслина, которое держала в руках.
— Ты грубый, высокомерный, ты отвратительный! Не желаю больше видеть тебя! Никогда! Убирайся!
— Непременно постараюсь доставить тебе такое удовольствие, — сухо произнес Адам, — но до этого тебе еще придется проехать со мной в моей двуколке пять миль до дома твоей сестры, хочешь ты этого или нет.
