Щеку жжет. Я моргаю. Поднимаю ладонь к щеке — там чуть-чуть крови. Полагаю, от кольца белого золота с рубином. Она меряет меня уничтожающим взглядом. Я смотрю на тебя. Ты, похоже, несколько удивлена. Сзади кто-то хватает меня за плечи, и лицо мне омывает сквозняк зловонного дыхания. Другая рука вцепляется мне в волосы, оттягивая голову назад; солдат рычит. Я пытаюсь не отводить взгляд от лейтенанта. Она поднимает руку, глядя на человека за моей спиной. Качает головой:
— Нет, оставьте его. — Смотрит на меня. — Какой стыд, Авель; испортить такую чудную мелодию.
— Вы считаете? Мне казалось, я ее улучшил. Это же просто мелодия, в конце концов. Жизнь тут ни при чем.
Она хохочет, откинув голову. В глубине рта мерцает золото.
— Да, Ав, пожалуй, — отвечает она. Бутылкой машет в сторону клавиш, — Тогда играйте. Играйте что хотите. Это наша вечеринка, но рояль ваш. Решайте сами. Нет. Вальс. Сыграйте вальс. Мы с Морган потанцуем. Вы умеете играть вальс, Ав?
Я смотрю на тебя, милая моя. Ты щуришься. Я пытаюсь разглядеть в твоих глазах отблеск понимания. Наконец слегка кланяюсь:
— Вальс — Встаю, открываю табурет и листаю ноты внутри. — Ну вот.
Поднимаю крышку и ставлю ноты на пюпитр. Играю по нотам. Читаю, играю, порой добавляя скучную завитушку, просто проводник значков на бумаге, звуков в голове композитора, структуры произведения; предлог для объятия, фонограмма для кокетства, ухаживаний, спаривания и поисков судьбы.
Закончив, я оглядываюсь, но вас с лейтенантом нет. Солдаты и их пошатывающиеся завоевания аплодируют, затем мужчины наваливаются на меня, хватают, связывают руки и ноги вышитой тесьмой от колокольчиков для вызова слуг и напяливают на голову шлем от стоящих у стены доспехов. Запертое в шлеме, мое дыхание отдается в ушах; я обоняю собственные выдохи, и пот, и металлический аромат древности. Обзор сужается до крошечных прорезей решетки в старинной стали. Голова бренчит изнутри о металл, когда они поднимают меня и волокут, связанного, во двор, где меня раскачивают, крутят, и картина дико вращается, — пушка мерцает в огнях прожектора, костра и отблесков на брусчатке. Они поднимают черную чугунную решетку над колодцем, гремят цепями, выуживая бадью, ставят ее на грубые булыжники, обрамляющие отверстие, и запихивают меня внутрь — край бадьи врезается в спину, а колени упираются в подбородок. Потом с хохотом сталкивают меня в колодец, сначала придерживают на веревке, затем роняют. Я легко лечу; гремит цепь, и свистит ветер.
