Лейтенант танцует с тобой, ведет тебя. Ты смеешься, бальное платье разлетается холодным синим пламенем, шелковой водяной пеной в хрупком воздухе. Я стою, смотрю, не вмешиваюсь. Мой взгляд следует за тобой, преданный, упорный, лишь случайно сбиваясь на других. Предо мной вырастают уроды, хлопают по спине, суют в руку бутылку доброго вина, приглашают выпить; выпей это и это, на, покури, давай танцуй; потанцуй с этой, с ней, вот — выпей. Меня хлопают, целуют и усаживают за рояль. Выливают на меня бокал, нахлобучивают на голову шлем с плюмажем и просят сыграть. Я отказываюсь. Они решают, что это из-за по-прежнему бьющейся музыки, и с криками и спорами ее выключают. Ну вот. Теперь можешь сыграть. Сыграй нам. Сыграй нам что-нибудь. Сыграй.
Я пожимаю плечами и отвечаю, что не могу; это умение не входит в число моих талантов.
Под руку с тобой появляется лейтенант; вы обе сияете, горите общим мягким ликованием. Она сжимает бутылку бренди. Ты держишь клочок картины; ваза с цветами, тусклая и нелепая в твоих руках.
— Может, сыграете, Авель? — кричит лейтенант, склонившись ко мне; ее вспыхнувшее лицо сияет, плоть изнутри покраснела от вина, как и белая сорочка снаружи.
Я повторяю свои объяснения.
— Но Морган говорит, что вы виртуоз! — кричит она, размахивая бутылкой.
Я перевожу взгляд на тебя. Я узнаю это выражение лица — теперь мне кажется, я влюбился, был пойман им прежде, чем сам это понял; тот же изгиб губ, чуть приоткрытых, уголки напряжены и приподняты зародышем улыбки, глаза прикрыты, темные веки опушены — водянистые полукруги, что легко и доверчиво лежат в спокойной влаге. В этих глазах я ищу оправдания или признания, мельчайшей перемены, предшествующей напряжению или раскрытию этих губ, что могли бы озвучить сожаление или даже сочувствие, — по ничего не нахожу. Я посылаю тебе печальнейшую улыбку; ты вздыхаешь и приглаживаешь растрепавшиеся волосы, потом отворачиваешься, глядишь на профиль лейтенанта, на изгиб ее щеки над высоким белым воротником. Лейтенант кулаком тычет меня в плечо:
— Ну же, Авель; сыграйте нам что-нибудь! Публика ждет!
— Очевидно, скромность моя бесполезна, — шепчу я.
Я вытряхиваю из кармана платок; мужчины и женщины, оставшиеся в зале, толпятся вокруг рояля, а я стираю с клавиш объедки, пепел и винные пятна. На белых засохли несколько капель. Я смачиваю платок слюной. Гладкая мерцающая поверхность слоновой кости выцвела до желтоватого оттенка стариковской шевелюры.
