Примерно в три часа дня мне пришло в голову, что лучше вернуться в Barvaux. Я кое-как доковылял до станции после шести, когда на ней уже было темно и пусто. Других пассажиров не наблюдалось, как и расписания на стене. Я расположился на стороне платформы, противоположной той, к которой приехал, не зная, когда может прийти поезд и будет ли он вообще. Я замерз и устал. Моя лодыжка опять принялась пульсировать. Кроме того, я не ел весь день.
Чувствуя себя одиноким и слабым, я стал с тоской вспоминать о ресторане в моем родном городе, название которого все считали аббревиатурой от «Вся Еда Отравлена». Это было странное место. Я чуть было не сказал, «ужасное место», но в отрочестве большинство вещей видятся странными и ужасными одновременно. Еда там была отвратительной, официантка некрасивой и глупой, а повара — беглыми каторжниками, вечно гнусавящими от хронических насморков. Всегда приходилось ожидать, что, когда повар поставит передо вами еду, сопля с его носа обязательно упадет на гамбургер.
В этом ресторане была официантка по имени Ширли, самая неприятная особа из всех, когда-либо виденных мною. Принимая заказ, она смотрела на клиента так, словно у нее просили одолжить машину, чтобы отвезти ее дочь в Тихуану и трахаться с ней весь уикэнд.
— Вы хотите что? — обязательно переспрашивала она.
— Свиную отбивную с луком, — виновато повторял клиент. — Пожалуйста, Ширли. Если тебя не затруднит. Когда появится свободная минутка.
Ширли вперялась в посетителя взглядом на пять минут, словно запоминая его черты, чтобы сообщить приметы полиции, затем царапала заказ на листочке бумаги и кричала повару на странном диалекте, который употребляют в ресторанах: «Два сломанных стула и хвост дохлой собаки!» — по крайней мере, так это звучало.
Если бы роль Ширли, грубой и болыпегрудой, играла в голливудском фильме известная актриса, то вы бы сразу поняли, что в ее груди бьется золотое сердце. И, вздумай вы подарить ей что-нибудь, она бы вспыхнула и сказала: «Ты чё, парниша, не надо было этого делать». Но если бы вы сделали подарок Ширли, она бы сказала просто: «Что это за херня?» У Ширли, увы, нет золотого сердца. Мне даже кажется, что у нее нет никакого сердца.
Однако у того старого ресторана были свои достоинства. Точнее, одно достоинство: он не закрывался всю ночь, и был всегда доступен, если вы вдруг оголодали или просто захотелось побыть среди людей вечером. Он был гаванью, он был убежищем. Увы, ресторана давно уже нет. Говорят, его владелец один раз попробовал стряпню своих поваров и помер. Но даже теперь я вижу его как наяву: пар на окнах, кучки ночных рабочих в углах, Ширли, поднимающая за волосы голову пьяного посетителя, чтобы вытереть столик влажной тряпкой. И я по-прежнему вспоминаю о нем иногда, особенно в таких местах, как вокзал в южной Бельгии, где темно и прохладно, и в двух направлениях, сколько видит глаз, тянутся рельсы без признаков жизни.
