Лен бессознательно повысил голос. Люди, стоящие рядом, подошли ближе.
— Сдается мне, — сказал Эймс, — что ты, чужеземец, чересчур рьяно интересуешься нашими датами и слишком часто суешь нос, куда не следует. Почему ты думаешь, что способен что-либо изменить в нашей жизни? Не один десяток лет я работал для того, чтобы построить свой склад, и вдруг появились ты и Далинский… — он запнулся, из глаз его покатились слезы, губы задрожали.
— И правда, — сказал Ватте, — откуда ты взялся? Кто дал тебе право называть нас трусами лишь потому, что мы не хотим нарушать закон?
Лен исподтишка огляделся. Люди с непроницаемыми, бледными от ярости лицами со всех сторон обступили его. Дым обволакивал все вокруг черным облаком, уже не слышно было тревожного колокольного звона.
— Барторстаун, — произнес кто-то, и Лен принужденно рассмеялся.
Ватте резко подался вперед:
— Ах, ты, щенок, еще и позволяешь насмехаться над нами? Отвечай, откуда ты пришел?
— Я родился и вырос в Пайперс Ране.
— Почему же ты ушел оттуда? Зачем ты здесь?
— Он лжет, — сказал кто-то, — я уверен, что он — из Барторстауна. Там все хотят вернуть города.
— Это неважно, — голос Эймса был зловеще спокоен. — Он так или иначе во всем виноват, — руки его беспокойно двигались, словно в поисках чего-то.
— В Рефьюдже должен остаться хотя бы кусок веревки…
Окружавшие Лена люди согласно закивали.
— Веревка, — сказал кто-то. — Что ж, мы отыщем ее.
Кто-то добавил:
— Поищите заодно другого ублюдка. Мы вздернем их обоих.
Часть людей направилась в сторону реки, остальные крутились вокруг в поисках Исо.
Ваттс и еще двое набросились на Лена, сбили его с ног, месили ногами и кулаками. Эймс стоял в стороне, глядя то на Лена, то на зарево пожара.
Вскоре люди вернулись. Они не нашли Исо, зато принесли веревку — канат, которым привязывали лодки на пристани. Ваттсу помогли схватить Лена. Один из мужчин завязал на веревке узел, сделал петлю и надел ее на шею Лена. Веревка была влажной, истрепавшейся, очень старой и пахла рыбой. Сильно дернувшись, Лену удалось порвать ее и освободить руки, но его снова схватили. Лен лягался, царапался, тузил их изо всех сил локтями, в эти мгновения ему смутно подумалось, что он сражается не только с этими людьми, но со всей необозримой, затравленной, подавленной страной — от моря до моря, от севера до юга, с жителями всех заснувших глубоким сном деревушек, не жаждущих пробуждения. Холодная веревка больно царапала шею, и Лен невольно содрогнулся от мысли, что никогда уже не сможет сойти с выбранного однажды пути.
