Только в последний момент он осознал, какая в них таится сила, но было уже поздно. Они потянули его в кромешную тьму, и он уже не мог не идти туда… Глубокая-глубокая тьма. Тьма без времени. Голос… Повинуясь этому голосу, он приподнялся слегка, словно просыпаясь. Вот так с ним когда-то говорил другой голос — и все спрашивал, спрашивал. Но на этот раз отвечать было легче.
— Меня зовут Феннвей, — сказал он этому голосу. — Я в Нью-Йорке.
Да, отвечать было много легче. Он рассказал о Таймс-Сквер в летнюю ночь, о сиянии огней, о толпе. Он рассказал о Центральном парке утром, после дождя.
— И очень скоро всего этого не станет, — сказал он. — Ни зданий, ни метро, ни людей. Все исчезнет, пропадет и забудется. — Он засмеялся. — Они сооружают Цитадель, они делают ее глубоко в скале, над Палисадами. Они почти закончили. А зачем? Какой прок в Цитадели без людей? — Он опять зловеще рассмеялся. — Эй, покайтесь, ибо конец уже близок! Я каюсь, что у меня есть сын! Каюсь, каюсь, что произвел его на его же погибель!
— Феннвей! Феннвей! — голос встряхнул его и заставил очнуться. — Ты должен вспомнить себя, Нью-Йорк, Палисады, нарисуй все это, Феннвей, изобрази на бумаге, так, чтобы, проснувшись, ты вспомнил их!
Утомленный этим голосом, не дающим ему покоя, он начал рисовать. Были ли у него бумага и карандаш — он не знал и даже не думал об этом. Он рисовал, как рисуют во сне знакомые очертания, и занятие это вызывало в нем печаль и чувство потери. Он заплакал.
— Не буду я рисовать, — сказал он. — Какой в этом прок в канун Катастрофы!
Голос воззвал к нему. Он взывал снова и снова, и Фенн бежал от голоса. Он мчался берегом широкой серой реки. Приближалась ночь, и от темнеющей воды поднимался туман, густой и холодный, обволакивая его, унося прочь из этого мира, который был обречен…
Рисунок был сделан углем на деревянной доске. Он был кривой, неумелый, незаконченный. Изображал он длинный узкий островок между двумя реками недалеко от моря. Фенн уставился на рисунок, и руки его задрожали. Арика ласково сказала:
— Ты мне говорил, это называется Нью-Йорк. Ты помнишь?
— Я? Я не знаю… — Во рту у него было сухо, и трудно было говорить. — У меня что-то неладное с головой… Она полна дыма. Временами я вижу какие-то вещи, а затем они пропадают… — Он перевел взгляд, почти умоляющий, с Арики на Малеха и обратно. — И где же это место, которое я назвал Нью-Йорк?
Малех покачал головой:
— Никогда о таком не слышал.
