Информация введена, рычажки памяти усиленно защелкали, и вот я уже говорю:
— Ах, так вы — та самая Марта Уолтерс, которая пишет портретные очерки для «Паблик»?
— Да. Это моя работа и хобби одновременно.
— Так вы напали на богатую жилу. С моего брата только очерки и писать.
Она склонила голову набок и внимательно меня оглядела.
— Думаю, это относится не только к нему. Подумать только, я никогда не слышала о вас.
— Я всеми позабытый Макквари, тот, что не был никогда в космосе.
Мы стояли на площади, в том ее месте, которое было специально забронировано для нашей семьи. Бэт болтала, мисс Люишем стояла как статуя, величавая и гордая, и эта светлоглазая подхалимка и втирушка Марта обдумывала вопросы и пыталась подыскать достойный повод, чтобы задать их.
— Вы — старше Дэвида?
— О! На тысячу лет.
— Вы Макквари, и вы не были в космосе? — Она недоверчиво покачала головой. — Это все равно что быть рыбой и отказываться плавать.
— Но он же не виноват, — вступилась за меня сердобольная Бэт. — Когда же появится корабль, Раф? Я просто не в силах ждать!
Я попытался понять, какого же все-таки цвета глаза у Марты.
Я было определил их как голубые, но вдруг — то ли от света, то ли еще от чего — они стали зелеными, как морская вода.
— Не может же быть, чтобы вас признали негодным к полетам, — посочувствовала она.
— Нет, дело не в этом: я разбился при посадке. Самолет был легкий, но грохнулся весьма тяжело.
— Раф был на полпути из Академии в космопорт, — печально сообщила Бэт. — У него уже имелись бумаги и все такое, и он был назначен в свое первое путешествие младшим офицером. Отец чуть не умер от разочарования. Раф — он же старший и все такое… Но у него оставался Дэвид.
— Понятно, — сказала Марта.
Она улыбнулась мне, но уже не нахально, а скорее заинтересованно.
— Я думала, что трость у вас ради шика.
— Так оно и есть, — рассмеялся я. — Думаю, мою семью больше всего раздражает, что здоровый как лошадь парень всюду таскает с собой эту штуку, намекая, что внешность обманчива и неизвестно, что будет завтра.
С «Энсоном—Макквари» поддерживалась связь по радио. Приходили сообщения о курсе, и репродуктор повторял их. Люди толпились вокруг, как свора гончих, трещали миллионы голосов, вытягивались шеи, напряжение росло. Башни Манхэттена мощно сияли вдали. Марта и я мирно разговаривали. По-моему, мы говорили о ней.
И тут поднялся страшный рев. Бэт завизжала мне в ухо. Несколько секунд пронзительный звук неистовствовал, а затем все смолкло, и небо треснуло, как разорвавшийся шелк. Из трещины со свистом вылетело серебряное пятнышко. Оно быстро увеличивалось, превращаясь в громадное, элегантное создание с потускневшими боками и звездной пылью на носу. Каждая заклепка дышала гордостью. Ах, какое оно было прекрасное, это творение рук человеческих! Оно сияло, как полная луна, и отбрасывало блики на посадочное поле, очищенное от всякой там межпланетной мелкоты. «Энсон—Макквари» вернулся домой.
