___________
Руки Шервинского вдруг наполнились красными картами. Дрогнув, он хищно скосил глаз на прикуп и сказал:
— Две в червях.
— Везет им, черт возьми, — скрипнул Николка, полный мелких пик и любуясь на трефовую даму, похожую на Ирину Най, и, чтобы перебить, он крикнул: — Четыре черви!
— Пять бубен, — сказала Елена.
— Пять червей, — рискнул Лариосик и так выкатил глаза, что Николка перекрестился демонстративно.
— Не дадим играть, — рявкнул Николка и заявил, выкатывая глаза: — Малый в пиках!
— В червях, — купила Елена.
— Э-эх... — вздохнул Николка, — бери, бери.
Зашуршали карты. Шервинский дрогнул, получив от Елены четыре червы. Он разнес три трефки. Подумал: «Черт, не напороться б на ренонс», и торжественно бухнул в колокол:
— Большой шлем в червях.
Лариосик подумал, подумал и хлестко выложил туза пик. Была слабая надежда, что Николка убьет, но, увы, Николка был полон пик. И Шервинский червонной тройкой убил туза. Затем он, торжествуя, веером развернул двенадцать карт. Они были сплошь красные. Червонные сердца загорелись на зеленом лугу над белыми знаками цифр. Одиннадцать червонных карт светились на столе, и лишь двенадцатая была бубновый туз.
— Видали? — победоносно спросил Шервинский.
Партнеры были убиты.
Далеко за окнами медленно и важно ударил пушечный выстрел. Расширились глаза у четырех игроков. За первым ударом пришел второй, третий.
— Бой?
— Бой.
Но удары шли через правильные интервалы, изредка тихо-тихо вздрагивала застекленная веранда. Стреляли недалеко, где-то у Днепра на Подоле. Возможно, на самом берегу, Шервинский стоял и, тихо шевеля губами, считал: — 29... 30... 31...
И удары смолкли. Все недоуменно переглянулись. Глаза Шервинского торжественно заблистали.
— Вы знаете, что это такое? — спросил он победоносно и ответил сам себе: — Это салют. Тридцать один выстрел. — Он торжественно встал и, выгнув грудь колесом, сказал:
— Поздравляю вас, господа. Большевики заняли Город. Это их батарея стреляет где-то на Днепре.
Черные часы шли и шли. Показывали они начало четвертого часа 3 февраля 1919 года.
А в четыре маленький двухэтажный дом на Алексеевском спуске спал после треволнений глубоким сном. Ночь теплая, семейная в еще не разрушенном очаге Анны Владимировны. Сонная дрема ходила в черной гостиной, колыхалась в слоистых тенях. Печи еще отдавали тепло, грели старые комнаты. А за окнами расцветала все победоноснее и победоноснее студеная ночь и беззвучно шла над землей. Путь серебряный, млечный, как перевязь сиял, на небе играли звезды, сжималась и расширялась звезда Венера.
