Сформированная по архаичному принципу всеобщей воинской повинности, огромная до абсурда, она превратилась в уродливый срез всего российского общества, впавшего, по меткому выражению одной американской газеты, в «состояние социального озверения». Гигантская масса вооруженных людей, сведенных в роты, эскадрильи, дивизионы и эскадры, как и все население страны, боролась за собственное выживание, пройдя за три года по тернистому идеологическому пути «от третьего Рима до третьего мира». Дедовщина, ставшая бичом армии, порождала небывалое для русской и советской армии массовое дезертирство. Любой сбежавший из части солдат, будучи пойманным, ссылался на «дедовщину», независимо от того, имела она место в части или нет.
А официальная статистика — 4500 солдат и матросов, убитых в своих частях в течение еще незаконченного 1993 года — создавали для дезертирства крайне благожелательный фон в глазах набирающего силу общественного мнения.
Помимо дезертирства, были буквально провалены два последних призыва в армию. Призывники предпочитали отправиться в тюрьму или в бега, а не явиться в военкомат. Их вылавливали чуть ли не на улицах, пытаясь заткнуть зияющие дыры некомплекта, хотя бы в частях стратегического назначения. В армию хлынули целые категории хронически больных людей, признанных годными для службы, умножая число мрачных трагедий.
Едва ли в лучшем положении находился офицерский корпус. В отличие от своих солдат, идущих в армию на до смешного короткий срок в два года, где по всем правилам российского абсурда первый год считались «молодыми», а второй
— «дедами», офицеры шли в армию фактически на всю жизнь.
Показатель офицерской смертности в мирное время хотя и считался официально секретным, был известен всем и примерно равнялся солдатской смертности, хотя офицеров было, разумеется, более чем на порядок меньше. И хотя причины смертности, если не считать самоубийств, были принципиально другими, чем у солдат, от этого легче не становилось. Глобальные выводы войск из восточной Европы и Прибалтики фактически в чистое поле создавали проблемы с размещением и обучением хотя бы офицерских и сверхсрочных кадров, которые, как все отлично понимали, решить было совершенно невозможно при всех благих намерениях собственного правительства и Запада.
Офицеры практически были поставлены перед вопросом, где раздобыть хлеб насущный. Денежное содержание, хотя и поднималось время от времени, совсем не могло соперничать с галопирующей инфляцией, приводя привыкший к другой жизни офицерский корпус в состояние ярости к тем, кто «развалил страну и затеял эти проклятые реформы».
