— А чем он сейчас занимается?
— Я тем парням из внутренних дел больше не симпатизирую, в отличие от тебя. По-моему, Пёрсел работает в их области. Я на других полицейских не капаю, даже на расистов, поэтому у меня насчет Пёрсела ноль комментариев.
— Он не расист.
— Проснись, Робишо. Тебя что, нужно носом ткнуть? Он все время держит стойку. Перестань строить из себя сиротку Энни.
— Ты решил заставить людей полюбить тебя?
— Понимай как хочешь. Я надеялся, ты избавился от этой дряни. Но, похоже, ты неисправим.
— Ты просто глоток свежего воздуха, старик.
— Они подведут тебя под обвинение. Я бы на твоем месте уехал из города. Думаю, у них есть планы убрать тебя.
Прислонившись щекой к решетке, я молча посмотрел на него. От страха кровь пульсировала в горле.
— Они обвинят тебя в ношении оружия, которое ты утаил, — сказал он, взглянув на меня в ответ умными, темно карими глазами.
Утро выдалось хуже некуда. Меня повели на процесс в наручниках с цепью, которая соединяла меня еще с четырьмя выпивохами, уличным торговцем, сумасшедшим эксгибиционистом и черным парнишкой, который убил служителя на бензоколонке за шестьдесят пять долларов. Судья Флауэрс относился к тем, кого мы на встречах общества анонимных алкоголиков называли белоножкой. Он сам когда-то страдал тягой к выпивке, но, избавившись от нее, держался только потому, что перекладывал свои острые внутренние мучения на жизнь других, особенно тех, кто, стоя перед ним, дышал ему в лицо перегаром. Он определил штраф за утаивание оружия в десять тысяч долларов.
У меня и тысячи не набралось бы, чтобы заплатить предварительный десятипроцентный взнос. Я сидел на скамье за решеткой, не отрывая глаз от грязных ругательств, которыми была исцарапана вся противоположная стена зала. Это было худшее утро в моей жизни, за исключением, быть может, того дня, когда моя жена ушла к нефтянику из Хьюстона. Накануне мы были на вечеринке, устроенной на лужайке у озера, он там тоже был и даже представить не мог, какое продолжение получит эта встреча. Он задевал ее плечом, сидя за столиком, поглаживал ей руку, добродушно улыбался мне, оборачивая ко мне грубоватое, но приятное лицо, как будто говоря, что нас обоих забавляет прекрасное понимание ситуации. А потом у меня как будто что-то произошло с глазами, я почувствовал, как все вокруг окрашивается одним цветом, стакан почему-то оказался наполнен красной водой, затем раздался женский крик, и чьи-то крепкие руки унесли меня с лужайки, отдаляя от его ошеломленного, искаженного ужасом лица.
