— Не люблю спорить в ущерб собственной выгоде, но я просто ненавижу, когда ты садишься у стойки и прислушиваешься к тому, что требует твой желудок.
— Может, тебя утешит, если я скажу, что сам не в восторге от этого?
— Ну хоть сегодня отдохни. Устроишь себе проблемный день в другой раз, если захочешь.
Я отвел глаза. Он был мне другом и честным человеком, и поэтому я был перед ним безоружен, хотя знал, что в состоянии довести любого, даже старого друга, до инсульта, чтобы спасти свое положение.
— Меня сейчас еще кое-что тревожит. Ты светишься, — сказал он.
— О чем ты?
— Когда носишь на бедре пистолет размером с буханку кукурузного хлеба, некоторые начинают беспокоиться.
— Вот возьми, — сказал я, отстегивая кобуру с пояса. — Пусть полежит под стойкой до моего ухода.
— Да что с тобой творится, Дейв? Пытаешься ускорить свое падение? Зачем навлекать на себя столько несчастий?
— Он не заряжен.
— Да я говорю о сегодняшнем вечере. Значок у тебя забрали. Это значит, что ты уже не можешь разгуливать по улицам, как Уайетт Эрп.
— Знаешь что-нибудь о генерале в отставке по имени Джером Эбшир из Притании?
— Немного знаю. Его сын часто захаживал сюда.
— Он рьяный коммунист?
— Нет, не думаю. О нем всегда говорили, что он отличный парень. Хотя сын у него был не подарочек. Он приходил сюда со своей бейсбольной командой, когда поступил в Туланский университет. Большой такой, белобрысый, рука, которой он подавал, была у него как плеть. Он любил устраивать тут борьбу на руках, драки и веселье. Жаль, что он пропал во Вьетнаме.
— А кто-нибудь знает, что с ним произошло?
— Слухи ходят разные. Попал в плен, бежал, вьетконговцы его казнили, что-то в этом роде. Мой мальчишка тоже там побывал, но вернулся домой жив-здоров. Сказать по правде, Дейв, даже представить страшно, что бы я делал, если бы его потерял.
— Мне нужно пройтись. Увидимся как-нибудь, Арчи.
— Надеюсь. Не торопи ход событий без необходимости, старик.
Я поехал в округ Гарденс. Этот район был застроен домами, возведенными в 1850-е годы. Каждый был с широким крыльцом и верандой на третьем этаже, каждый украшен рядом колонн с завитками волют, на окнах — частый переплет, к входу шла тропинка через выложенный кирпичом дворик, на лужайках стояли вышки для обзора. Вдоль улиц рядами росли дубы, а сами дворики были густо засажены всевозможными южными цветами и деревьями: цветущим миртом, азалией, бамбуком, магнолией и банановыми деревьями, гибискусом, кустами красных и желтых роз. До меня доносился запах костров для барбекю и плеск воды в бассейнах. Это был исторический район, охраняемый государством, район, в котором постоянно устраивались приемы в саду, перетекавшие с одной пышной, аккуратно подстриженной лужайки на другую.
