Это заявление было встречено взрывом смеха и прибауток, словно ничего забавнее в Кап-Франсе сроду не слыхивали. Господин де Рандьер просто пожал плечами с золотыми эполетами.
— Не давайте себя провести, шевалье! Это самый последний пропойца из всех, которые шатаются в портовых кабаках. У него даже прозвище «Губка».
— А я и не отрицал, что пью, — с достоинством заметил оборванец. — Каждый находит удовольствие в чем может. Но разве это означает, что я не могу быть врачом? Ну что, сударь, решились? Если ничего не предпринять, еще день-два — и негр ваш умрет.
— Что вы предлагаете?
— Вскрыть ногу и посмотреть, что там такое внутри.
— Это безумие! — воскликнул Рандьер. — И где же вы, милейший, собираетесь провести операцию? В таверне, на обеденном столе, между стаканом рома и рыбными костями?
Странный лекарь пожал худющими плечами, выпиравшими из-под грязной фуфайки.
— На корабле. Там наверняка чище, чем в любом из вонючих припортовых бараков. Море гладкое, как шелковое полотно, до вечера точно не предвидится волнения…
Вместо ответа Жиль повернулся к Понго, молча наблюдавшему за происходящим.
— Этот человек прав — у нас нет выбора. А ты как думаешь?
— У нас самый большой колдун часто бывать самый грязный!
— В таком случае возвращаемся на корабль.
И добавил, повернувшись к адъютанту:
— ..Надо использовать любую возможность.
Я всегда к вашим услугам… и к услугам господина губернатора. Вы идете, доктор… э?..
— Лайам Финнеган, сударь! Я сейчас вернусь, подождите!
Прежде чем Жиль успел ответить, он бросился бежать по улочке к двум хижинам, крытым пальмовыми листьями, в которых находились питейные заведения, пулей влетел в одну из них, тут же выскочил с черным кожаным саквояжем и проворно сел в шлюпку. Он устроился возле больного, пощупал у него пульс и поднял на наблюдавшего за ним с любопытством Жиля зеленые, как свежие листочки, глаза.
— Чем это так? — Врач указал на длинный порез с разбухшими краями.
Турнемин вкратце рассказал ему о встрече с кораблем «Санта-Энграсиа» и о трагедии, разыгравшейся на его глазах. Финнеган слушал его молча, вжав голову в плечи и сгорбившись, словно над этим солнечным утром все еще тяготело проклятие, в котором было повинно судно работорговца. И выпрямился только тогда, когда шлюпка подошла вплотную к веревочному трапу.
— Покарай, Господь, всякого, кто покушается на свободу ближнего своего! — проворчал он. — Беда только в том, что белые в большинстве своем отказываются признавать черных своими ближними… А теперь пошли.
