— Не думаю, что ирландские власти примут меня с распростертыми объятиями.
— Сейчас вас, конечно, ищут, но через десять дней напрочь забудут. А уж в Ирландию может приехать кто угодно. В основном из Ирландии уезжают, знаете ли. Вы можете вернуться.
Тут до меня дошло, что она надушилась. Раньше, когда мы сидели вчетвером, она обходилась без духов.
— Вы католик, Ивен?
— Нет.
— Тогда протестант?
— Нет, я вообще не религиозный человек.
— То есть если бы вы захотели, то могли бы стать католиком?
— Если бы захотел.
— Понятно.
— Когда-то я думал об этом. Один мой близкий друг, священник, проявил героические усилия, стараясь обратить меня в свою веру. Не получилось.
— Но это не значит, что не получится и в другой раз, не так ли?
— Ну, не знаю...
Она положила руку на мою.
— Вы можете вернуться в Ирландию. Я не говорю, вернетесь или нет, но можете. И вы можете стать католиком, — щечки ее порозовели. — Это все равно грех, но не такой уж страшный, знаете ли. Если я пойду на исповедь к отцу Дали, а не к отцу О'Нейллу, он не будет очень уж корить меня. Ах, Нора, что ты такое несешь! Говорить об исповеди и покаянии до того, как согрешить! Разве это не грех?
Мы поцеловались. Она удовлетворенно вздохнула, положила голову мне на грудь. Я пробежался рукой по ее черным волосам. Она подняла голову, наши взгляды встретились.
— Солгите мне, Ивен.
— Возможно, я вернусь в Ирландию, приеду в Крум.
— Хорошо!
— И, возможно, да поможет мне Бог, я найду здесь свою веру.
— Какой вы сладкоголосый лгун. Еще одна ложь. Кого вы любите?
— Я люблю тебя, Нора.
Через люк мы тихонько забрались в мое гнездышко под крышей. Я затащил лестницу, поднял люк, закрепил его палкой. Никто нас не услышит, заверила она меня. Отец и брат спят как убитые, а стены практически не пропускают звука.
Она не разрешила мне зажечь свечу. Скинула халатик в уголке и забралась ко мне под одеяло. Мне пришлось еще много лгать о любви, пока, к взаимному удовольствию, мы не утолили любовную страсть.
Я выяснил, не без облегчения, что не был первым лжецом в ее жизни.
Она поспала всего несколько минут. Когда проснулась, нашла мое лицо, мы поцеловались.
— Крошечный грех, — хохотнула она.
— Совсем это и не грех.
— Если в я родилась, чтобы быть безгрешной, меня отдали бы в монастырь, а кто бы тогда заботился о папе?
Она выскользнула из-под одеяла, надела халатик, открыла люк, начала спускаться по веревочной лестнице.
— Теперь ты уснешь, — донеслось до меня.
