— Вы закончили? — спросил я, когда он со вздохом закрыл мой чемодан.
— Да. Вы — Ивен Таннер?
— Да.
— Ивен Майкл Таннер?
— Да.
— Американец?
— Да.
— Вы прилетели из Нью-Йорка в Лондон, из Лондона в Афины, из Афин в Стамбул?
— Да.
— В Стамбул вы приехали по делам?
— Да.
Он улыбнулся.
— Вы арестованы.
— Почему?
— Извините, но этого я вам сказать не имею права.
Предъявленное мне обвинение так и осталось тайной за семью печатями. Трое турок в форме отвезли меня на джипе в тюрьму. Какой-то тип взял мои часы, ремень, паспорт, чемодан, галстук, шнурки из ботинок, карманную расческу и бумажник. Он положил глаз и на мое кольцо, но с пальца оно не слезало, а вместе с пальцем он брать кольцо не захотел. Охранник отвел меня вниз, мы попетляли по бесконечным коридорам, прежде чем добрались до моей камеры.
Где я и скучал дни и ночи напролет. Я не могу спать, не сомкнул глаз уже шестнадцать лет, так что мне приходилось скучать не шестнадцать часов в сутки, как и любому заключенному, а все двадцать четыре. Очень хотелось почитать, что угодно, любое печатное слово. В среду вечером я попросил охранника принести мне книги и журналы.
— Я не говорю по-английски, — ответил он мне на турецком.
Я-то говорил на турецком, но решил, что охраннику знать об этом не нужно.
— Любую книгу или журнал, — гнул я свое на английском. — Даже старую газету.
— Твоя мать любить сосать член у дворовых собак, — ответил он на турецком.
Я взял миску с пловом.
— У вас ширинка расстегнута, — на английском.
Его взгляд тут же метнулся вниз. Насчет ширинки я все выдумал, так что в его глазах, когда он посмотрел на меня, я прочитал упрек.
— Я не говорю по-английски, — вновь на турецком. — Твоя мать обожает давать верблюдам.
Собаки, верблюды. Он ушел, а я ел плов и гадал, что вывело их на мой след, почему они решили арестовать меня и собираются ли отпустить? Охранник притворялся, что не говорит по-английски, я следовал его примеру, только в отношении турецкого языка. Окошко под потолком синело и чернело, охранник приносил кофе с хлебом, плов, плов, снова кофе с хлебом, плов, плов. Параша заполнялась все активнее, и я уже прикидывал, когда же заполню ее до отказа. Оставалось лишь гадать, как сказать об этом охраннику, который отказывался признать, что знает английский. Похоже, у нас оставался один способ сохранить лицо — общаться на французском.
Ставший привычным режим изменился на девятый день моего пребывания в тюрьме, то есть в среду. Я-то думал, что еще вторник, где-то потерял день, но, как выяснилось, ошибся. Я позавтракал, прогулялся к параше, для разминки пару раз присел, помахал руками. А час спустя или около того в коридоре послышались шаги. Охранник открыл дверь, в камеру вошли двое в форме. Один очень высокий, очень тощий, несомненно, офицер. Второй ниже ростом, толще, с усами и полным ртом золотых зубов.
