— Он голоден. Передай его мне.
Я передал Анналии плачущего ребенка, она подняла кофту и поднесла ко рту грудь. Маленькие губки тут же обжали сосок, ручонки ухватились за белую чашу, и он жадно засосал.
— Ребенок проголодался, Ивен.
— Он — сын своего отца. Знает, что у тебя самое вкусное.
— Точно.
— Ты получала деньги, которые я посылал?
— Да. Ты посылал слишком много. Лишние я отдавала МРО.
— Лучше бы ты оставила их у себя. Для ребенка.
— Я оставила достаточно, — Тодор потерял грудь, но она чуть повернула его так, чтобы губы вновь нашли сосок. — Я так счастлива, что ты помнишь о нем, заботишься. Не смела и мечтать, что ты приедешь в Македонию, чтобы посмотреть на него.
— Я сожалею, что не смог приехать раньше.
— И хорошо, что ты подождал. При рождении он был такой красный, такой сморщенный! Тебе бы он не понравился.
— Я бы все равно его любил.
Я подошел к очагу, пошевелил поленья. Вернулся на прежнее место. Анналия переложила Тодора к другой груди. Он захныкал, но потом его рот нашел то, что требовалось. Я наблюдал за его глазами. По мере наполнения желудка они медленно закрывались, потом разом раскрылись, опять закрылись, но он продолжал сосать с прежней энергией.
Наконец, высосал все, что мог, и Анналия отнесла его на соломенный матрасик, который лежал слева от очага. Осторожно уложила, накрыла двумя вязаными одеялами. Глаз он больше не раскрывал. Она вернулась ко мне, села рядом.
— Хороший мальчик. Теперь он будет долго спать.
— Спит хорошо?
— Как молодой барашек.
— Рад это слышать, — собственно, по-другому и быть не могло: осколок снаряда не мог вызвать генетических изменений. Но меня все равно порадовало известие о том, что бессонница отца не передалась сыну.
— Ивен? Ты надолго?
— На несколько дней и ночей.
— Потом вернешься в Америку?
Я покачал головой.
— Не сразу. У меня дела на севере.
— В Белграде?
— Дальше.
— Мне бы хотелось, чтобы ты побыл подольше, Ивен.
Я вытянулся на земляном полу. Она улеглась вплотную ко мне. По одной я расстегнул все пуговички толстой кофты, обхватил ладонями груди.
— Видишь, что он с ними сделал? Они пусты.
— Они прекрасны, любовь моя. Моя маленькая птичка.
— А-а-а...
Мы лежали бок о бок, обняв друг друга. Ее дыхание было теплым и сладким. Мои руки играли ее грудями, она засмеялась и сказала, что знает, почему Тодор сосет с таким удовольствием.
— Он пошел в своего отца.
— Я тебе так и сказал.
— Ах, Ивен...
Не спеша, прерываясь на ласки и поцелуи, мы разделись под мерцающим огнем. Я провел рукой по ее животу, упругим бедрам.
