Нарваэс смело наступал на своего противника, и уже казалось, что Олимпио начал отступать, — но вдруг сабля Нарваэса задела за высокое распятие, стоявшее в келье. Это было дело только одной секунды — но ее оказалось достаточно для Олимпио — прикладом своего ружья он попал в голову противника — и Нарваэс, который, обнажив свою прежнюю рану, снял временную повязку со лба, пошатнулся от сильного удара.
— Я умираю… за королеву… пошлите ей мой труп… я выполнил свое обещание… — проговорил раненый прерывающимся голосом.
Олимпио же, заметив, что его друзья тоже освободились от своих противников, склонился над Нарваэсом.
— Вы герой, генерал, — сознался Олимпио, — я бы предпочел лучше быть вашим другом, нежели врагом!
— Все кончено — нет вражды, я близок к смерти, — простонал Нарваэс. — Пресвятая Дева, помилуй меня.
Олимпио осмотрел теперь, при свете уже наступившего дня, рану побежденного противника и утешил его.
— Вашу руку, генерал, заключим мир, — сказал радушно Олимпио, — это была плохая затея заманить нас в монастырь, и немой монах должен получить по заслугам. Мы свели наши счеты. Я никогда уже не подниму против вас своего меча, где бы мы ни встретились.
— Благодарю вас за ваши слова — вы доблестный герой, — прошептал Нарваэс и с глубоким чувством благодарности пожал руку Олимпио, который бережно уложил тяжело раненного на стоявшую в келье постель. Между тем Клод и Филиппо победили солдат Нарваэса, и те в конце концов сдались, видя раненным своего генерала.
Олимпио приказал им остаться у постели Нарваэса, а сам вышел в коридор монастыря, где царила полнейшая тишина. Ни одного монаха не было видно.
— Струсили, — сказал Олимпио, — однако я найду того, кого ищу.
Маркиз помогал ему в поисках, между тем как Филиппо остался рядом с убитыми и ранеными.
— Они, наверное, все спрятались в церкви, — предположил Клод де Монтолон.
В это время Олимпио открыл дверь в келью привратника и увидел, что тот стоит на коленях и молится.
— Ого, здесь наш заботливый слуга, напоивший нас снотворным напитком. Вставай, старый негодяй, ты не думал, что мы так быстро проснемся, — закричал Олимпио.
— Сжальтесь, милостивые государи, — простонал, дрожа всем телом, привратник, — я не при чем, я не виновен.
— Вы, наверное, теперь все станете уверять, что непричастны к этому делу, где же виновные?
— Чужой монах, он насыпал порошок в мальвазию.
— Черт возьми, так пусть же рукоятка сабли заставит его сказать всю правду. Где он? Клянусь, что мы сожжем ваш монастырь, если вы не выдадите этого негодяя, — негодовал Олимпио.
