— Мальвазию, благородный дон, — ответил старый монах своим низким голосом и поставил маленькую лампу на коричневый стол, на котором возле распятия стояло несколько стаканов.
Клод и Филиппо стали оглядываться кругом. В комнате находились, кроме двух поставленных рядом постелей, еще два коричневых жестких стула и маленькое решетчатое окно. Келья была высокой и со сводом; коричневая дверь с задвижкой, по-видимому, не имела замка.
Олимпио, казалось, принял на себя роль хозяина. Он подал привратнику несколько червонцев, схватил каменную кружку, наполненную до самого края, и при неровном свете маленькой лампы налил вино в стаканы.
— Вино имеет превосходный вкус и аромат, — сказал он, после чего привратник, пожелав господам спокойной ночи, вышел из кельи и запер за собой дверь.
Немой стоял в стороне, около стены, со скрещенными на груди руками, с поникшей головой.
— Тебе надоест стоять, монах, — сказал Олимпио, — возьми стул, я сяду на другой, а мои товарищи лягут сейчас спать. Пейте, мальвазия, кажется, очень хороша!
Он подал маркизу и итальянцу полные стаканы, один — немому, и потом сам попробовал вино.
— Черт возьми, вино лучше на вид, чем на вкус! — сказал он, смеясь. — Как, ты не хочешь пить, монах?
Немой, севший на пододвинутый ему стул, сделал отрицательное движение.
— Не прикидывайся, мы это знаем лучше, — продолжал Олимпио, между тем как Клод и Филиппо осушили стаканы. — Ты должен пить, когда находишься в нашем обществе. Или у вас есть еще лучшее вино?
Монах объяснил знаком, что это лучший сорт, какой только есть в монастыре.
— Так и следовало ожидать, потому что в хорошем доме гостям подают всегда что только есть наилучшее. Пей, монах, подойди сюда, я чокнусь с тобой.
Олимпио схватил стакан — монах увидел, что должен уступить просьбе карлистского офицера. Он чокнулся с ним, и в то время, как Олимпио, который любил хорошее вино, осушал стакан, монах осторожно и незаметно вылил вино на свою темную рясу.
Маркиз, казалось, был очень утомлен. Он лег на подушки, накрылся своей шинелью; и Филиппо, выпив второй стакан вина, вдруг почувствовал такую усталость, что охотно принял предложение Олимпио предоставить ему сторожить первую половину ночи.
Вскоре тяжелое дыхание Монтолона и итальянца обнаружило, что они крепко спят. Олимпио, тоже выпивший второй стакан вина, заметил, что и монах заснул, сидя на стуле.
Кругом царила мертвая тишина. Лампа горела тускло и неровно. Какая-то непреодолимая усталость все больше и больше овладевала Олимпио, а вскоре и он погрузился в глубокий сон, как после снотворного напитка.
