Как ценитель искусства в Лувре, она с интересом осматривала комнату за комнатой. Обоняние восхищенно впитывало старые ароматы: запахи пыли, затхлости и отполированной пчелиным воском мебели пьянили ее.
Большую часть мебели нужно было заменить, поменять местами или привести в порядок, но сам дом, построенный прочно, выглядел прилично и не очень нуждался в ремонте.
Когда Энни была удовлетворена осмотром, то почти сразу же вернулась в свою спальню, примыкавшую к кабинету Амарис, переделанному теперь в гостиную, и быстро переоделась в рабочую одежду, которую нашла внизу комода. Чуть погодя, держа в руках шляпу, Энни спустилась по лестнице. Ступеньки при каждом шаге поскрипывали. Кожаные штаны для верховой езды наконец подарили Энни ту свободу движений, которой она так жаждала в Сиднее.
Внизу, у подножия лестницы, Зэб выгружал последние тюки ее багажа и слушал приказания экономки, своей жены Вены, тоже аборигенки. Кожа женщины также была черной, но вес, наверное, в три раза больше, чем у Зэба. И потому Вена возвышалась над мужем, как скала. Слоноподобная женщина, она заботилась о Зэбе так же, как он о ранчо, где родился.
— Почисти медную лохань. Госпожа захочет помыться, когда вернется из…
— После обеда, Вена, — улыбаясь, сказала Энни. — Ты очень хорошо поработала, сохраняя дом.
Женщина важно кивнула головой. Когда Энни вышла за дверь, она услышала, как Вена говорит Зэбу:
— Она напоминает мне свою мать, та говорила то же самое и делала все точно так же.
Эти слова польстили Энни. Она всегда думала о своей матери так, будто та была одним из духов Времени Грез аборигенов.
Впрочем, иногда и неукротимая Нана представлялась ей такой же.
Баловэй уже седлал коня, когда Энни вошла в стойло. Несмотря на то, что Баловэй был почти слеп, в конюшне чувствовал он себя как дома и мог делать почти все, как вполне зрячий человек.
— Я подумал, что вы захотите прогуляться, мисс Энни, — он погладил мерина по морде, успокаивая его. — Лошадь не была под седлом почти год и теперь такая же дикая, как и вы.
Последние слова были сказаны с почти беззубой улыбкой. В ответ она тоже широко улыбнулась, сверкнув крепкими белыми зубами — ее главным достоянием, как считала сама Энни. Естественно, темно-рыжие волосы были самым худшим, доставшимся в наследство.
Энни взобралась на переминающегося фыркающего мерина и направила его со двора. За пределами ограды она ощутила открывшийся широкий простор, по которому так сильно скучала. Солнце разогнало утренний туман на выгоне и осветило съежившуюся траву, пыль и солончаки.
