— Допустим, — сказал я с вызовом. — Допустим, писатель. И что из этого следует?
— Зачем же так? — мягко заметил Гарий Наумович. — Вы писатель без всяких «допустим». На мой взгляд, один из лучших. Ваших «Странников» я прочитал за одну ночь. Замечательная вещь.
Я буркнул что-то невразумительное, не веря в его искренность. Давненько не слышал таких комплиментов. В прежние годы меня иной раз похваливала жена, особенно если удавалось отхватить приличный гонорар за какую-нибудь статейку в журнале, но с ней мы развелись три года назад.
— Кстати, Виктор Николаевич, моё предложение может оказаться для вас неплохим финансовым подспорьем. Насколько мне известно, настоящие писатели в наше время не самые богатые люди. Или деньги вас не интересуют?
Тут он, разумеется, попал в точку. Если что-то меня и интересовало по-настоящему, то именно они, родимые. На плаву я держался лишь благодаря тому, что калымил по вечерам на своей старенькой «девятке». И так уже пять лет подряд. Иногда, правда, подворачивалась возможность устроиться на более или менее приличную постоянную работу, но всякий раз я находил причины, чтобы отказаться. Не то чтобы я считал себя гением, который не имеет права растрачивать драгоценное время на ерунду, но что-то всё же удерживало. Видно, сказался неудачный опыт, когда я несколько месяцев проработал репортёром в «Вестнике демократии», а потом ещё с полгода ходил словно вывалянный в дерьме.
— Хорошо, Гарий Наумович, говорите — где и когда?
… Кафе под названием «Орфей» на улице Чкалова я разыскал легко и удачно припарковался. В вестибюле сообщил (как было велено) метрдотелю, что я к Верещагину; пожилой дядька приветливо заулыбался, несколько раз поклонился и отвёл меня в отдельный кабинет, огороженный плетёными ширмами. Как я понял, проходя через зал, это было одно из тех загадочных заведений, где новые русские удовлетворяют свои изысканные кулинарные капризы. Цены в таких местах диковинные, обстановка богатая, всегда с уклоном в интим, обслуживание на европейском уровне. Гарий Наумович уже меня ждал. Это был осанистый мужчина лет за пятьдесят, в добротном дорогом костюме, при галстуке и с приклеенной к пухлому лицу доброжелательной улыбкой. Впоследствии я узнал, что таких улыбок-масок у него было несколько, на разные случаи жизни. Первая, какую я увидел, означала примерно следующее: наконец-то мы встретились, душа моя!
— Прошу, — радушно пригласил он к накрытому столу, после того как мы обменялись рукопожатием. — Перекусим, как говорится, чем Бог послал.
