— Ещё чего! — фыркнула Изаура. — По свиданиям мне бегать некогда, я мужняя жена.
Около беседки, словно ниоткуда, возникла сгорбленная фигура садовника Пал Палыча, разговор наш прервался. Но я понимал, что пока она не удовлетворит свой каприз, не оставит в покое. Что подтвердил свирепый, какой-то голодный взгляд, которым Изаура одарила меня, убегая.
Пал Палыч перегнулся через перегородку беседки и на английском языке попросил сигаретку. В который раз я ответил (по-русски, моих знаний английского не хватало, чтобы свободно болтать), что нахожусь в завязке, поэтому не ношу сигарет.
— Да, да, естественно, прошу прощения, — забормотал Пал Палыч, пугливо озираясь. Он явно хотел сказать ещё что-то важное, но не решился, заметив двух охранников с автоматами, совершающих обход территории. Ещё раз извинился неизвестно за что и сгинул в кустах можжевельника.
С некоторыми здешними обитателями, и в первую очередь именно с Пал Палычем, бывшим профессором юрфака, у меня уже сложились приятельские отношения, которыми я очень дорожил. Вживание в незнакомую среду, точнее, выживание в ней, предполагает такого рода контакты. Человеческий фактор, как любил говаривать Горби, подписывая разорительные соглашения с иноземцами. С Пал Палычем мы сошлись на том, что оба испытывали ностальгию по разрушенной великой цивилизации, которую демократы прозвали совковой. Литература, музыка и даже многажды преданная анафеме сталинская архитектура — всё, всё вызывало у нас сопли умиления. Пал Палыч был старше почти вдвое и сперва думал, что я над ним посмеиваюсь, но когда убедился в моей искренности, чуть не прослезился. Сказал с горечью:
— Ох, Виктор, хотел бы я, чтобы мой сын вас послушал.
— А что с ним? — спросил я, заранее угадывая ответ.
— Ничего особенного. Торгует тряпками в бутике, меня считает мастодонтом. Правда, когда Леонид Фомич взял меня садовником, снова зауважал. А мне такое уважение…
— Пал Палыч, а как вы познакомились с Оболдуевым?
— О-о, курьёзный случай, но не могу рассказать. Не мой секрет…
Как все истинные интеллигенты минувшей эпохи, он был пуглив и трепетен, на его лице словно навеки застыло выражение: ох, придут за нами, не сегодня завтра обязательно придут. Повсюду им мерещилась кожаная куртка чекиста или, как нынче, окровавленный нож бандита.
По-доброму отнёсся ко мне и управляющий поместьем Осип Фёдорович Мендельсон. Старательно изображавший чопорного англосакса, на самом деле был он из обрусевших немцев с солидной примесью удалой еврейской крови. Первые дни я его сторонился, полагая не без оснований, что о каждом моём неверном шаге он непременно доложит хозяину, но как-то вечером в каминном зале мы неожиданно разговорились за пинтой горьковатого эля, попахивающего дымком. У нас нашлись общие интересы: и он, и я в своё время отдали дань учению Рериха-Блаватской, потом разочаровались в нём, и сейчас оба тяготели к традиционным христианским ценностям. Меня поразило, когда он небрежно, вроде бы ни к селу ни к городу заметил:
