— Что может быть интереснее, — с жаром утверждал он, — чем проследить интеллектуальный поединок преступника и полицейского. Особенно если преступник и полицейский — личности неординарные. Как бы я хотел написать о человеке, совершившем гениальное преступление.
— А такое возможно? — спросила я.
— Разумеется.
— У нас принято думать, что гений и злодейство — вещи несовместные.
— Как? — Дюма на мгновенье задумался. — Возможно. Но это же и есть тема. Гений совершает злодейство и… перестает быть гением. Это его расплата за преступление. Или наоборот…
Некоторое время он сидел со взглядом, устремленным то ли в будущее, то ли в бесконечность собственного внутреннего мира, после чего воскликнул с тем самым видом, с которым древние восклицали «эврика!»:
— А лучше написать целый цикл романов о гениальном сыщике. Он как орешки щелкает самые замысловатые преступления. А читатель, затаив дыхание, следит за ходом его гениальной мысли.
С тем же жаром и энтузиазмом он говорил и на любые другие темы. Так при неосторожном упоминании гордости русского застолья — стерляжьей ухи, разразился громами и молниями:
— Я осмелюсь низвергнуть с пьедестала всеобщего кумира. Культ стерляди — не здоровая религия, а фетишизм.
Мясо ее — желтое, мягкое и безвкусное, которое сдабривают пресными приправами, якобы для того чтобы сохранить его первоначальный вкус; в действительности же причина кроется в том, что русские повара, принадлежащие к породе людей, обделенных воображением и, что хуже, лишенными органами вкуса, еще не сумели изобрести соус для стерляди.
И это при том, что, произнося это, за обе щеки уписывал пироги с визигой. С большим аппетитом.
Досталось от него в тот вечер и французским кулинарам:
— Дело в том, — объяснял он уже через несколько минут, — что наши повара страдают изъяном, совершенно противоположным тому, который присущ русским поварам; они обладают чересчур развитым органом вкуса, благодаря чему оказываются в плену собственных пристрастий — вещь для повара пагубная.
Повар, отдающий чему-то предпочтение, — гремел он на весь дом, — готовит для вас блюда, которые любит он, а не те, что любите вы. Поэтому, если вы заказываете то, что по вкусу именно вам, а не ему, он говорит про себя с ожесточением, которое развивается у слуг к хозяевам вследствие постоянной от них зависимости: «А-а-а, значит, ты любишь вот это? Ну что же, я приготовлю тебе твое любимое блюдо!»
Лицо его при этих словах приобрело чудовищное выражение, а голос стал хриплым и надсадным, словно он изображал величайшего преступника всех времен и народов.
