Набатом звучит: «Да не избежишь ты казни твоего сердца!»
Что там Кинрю говорил? Тень — моя сущность!
Озадаченный вернулся я в свою комнату, так и не отобедав. К счастью, Кинрю был занят какой-то головоломкой и не обратил никакого внимание на мое невеселое умонастроение. Я же был почти уверен, что Кутузов за мной следит, и что дело как раз в сокровищах, обозначенных на карте Радевича. От такого заключения на душе у меня кошки скребли, и я снова принялся за дневник, чтобы как-то скрасить свое унылое настроение.
«Неужели Кутузов, что называется homme sans moeurs et sans religion?!» — дописал я последнюю строчку и оставил свою бархатную тетрадь на столе. Снова жар одолел меня, и я забылся прямо на стуле.
— Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого! — услышал я голос Кинрю и открыл глаза. Японец держал в руках мой пухлый дневник и листал страницы, зачитывая вслух некоторые фразы. Французский язык он выучил основательно и прекрасно с него переводил на русский.
Я вырвал лиловую тетрадь у него из рук и крикнул:
— Не смей никогда этого делать! Ни-ког-да! — повторил я по слогам, охваченный гневом, смешанным со страхом и одновременно досадой на свою невоздерженность.
Лицо у Кинрю побелело. Мне кажется, если бы у него в тот момент было оружие, он схватился бы за него.
— Охолонитесь, Яков Андреевич, — процедил он сквозь зубы и выбежал из номера, хлопнув дверью так, что с белого потолка посыпалась штукатурка.
Я с тревогой ожидал его возвращения, гадая, что же предпримет мой старый друг. Неужели этот ничтожный инцидент сведет на нет наши прежние отношения?!
Вечером в комнату постучали. Я готов был ожидать кого угодно: и Кинрю со стальным мечом, и Кутузова с пистолетом. Однако мои опасения оказались напрасныи, в дверь вошел безоружный Юкио Хацуми, видимо вспомнив, что его сила в невозмутимости.
— Я обязан принести свои извинения, — выговорил он, немного коверкая русские слова, что с ним иногда случалось, когда он волновался. — Мой разум должен был оставаться холодным. Держать тайну в сохранности — твое законное право. — Кинрю не заметил, как перешел на «ты», что бывало с ним крайне редко.
Я предложил забыть все то, что произошло, и на этом мы примирились. Но все же осталась какая-то легкая отчужденность. Или мне только кажется?
Наутро мы выехали из Орши в Борисов, где молодая веселая крестьянка в цветном сарафане, схваченном поясом под грудью, сказала мне, что деревню Студенку совсем недавно отстроили заново. Двенадцать верст до нее пролетели и вовсе незаметно, но еще одна бонбоньерка от конфет опустела.
