— Никак.
— Рифма: чудак! Есть еще рифма, но об оной умолчу (он приложил палец к губе и сделал испуганное лицо, затем быстро засмеялся).
— Ты думаешь, так легко сойтись с госпожой Шевалье?
— А ты думаешь, так трудно? У тебя есть сто рублей?
«Нет», — хотел было ответить Штааль и утвердительно кивнул головой.
— Тогда завтра, часов в пять, поезжай к ней с посещеньем.
— Да я не знаком!
— Сие не требуется, сын мой. Ты приказываешь доложить. Божественная тебя принимает. «Madame, je suis très malheureux…»[47] — (Насков хорошо владел французским языком и считал необходимым грассировать; однако грассированье у него, как у всех нарочно картавящих людей, совершенно не походило на французское). «Сударыня, мне до смерти хочется попасть на ваш бенефис, но, увы, все билеты расписаны за два месяца. Вы одни можете ввергнуть меня в блаженство…» Тут ты бросаешь на стол сто рублей.
— Не видала она моих ста рублей.
— Видала, натурально. Но она бережлива, как всякая француженка, и жадна, как всякая актерка. Ста рублей за билет, стоящий три, рядовой дурак не даст. Кроме того, ты красивый мальчик. Я вижу отсель ее благосклонную улыбку.
— А дальше что? — спросил заинтересованный Штааль.
— Дальше ты можешь, например, сказать, что ты видел в Париже в ее роли знаменитую Нунчиати. Разумеется, ты ее и во сне не видал, но это не имеет никакого значения. «Ах, вы бывали в Париже?.. Простите, мосье, я не разобрала вашу фамилию». Ты называешь. Она ничего не понимает в русских фамилиях: ей все одно — что Шереметев (у него неожиданно вышло: Шемеретев), что Штааль…
— Или что Насков.
— Pardon, я Бархатной книги…
— А я шелковой, — сказал Штааль и сам покраснел от того, что так глупо сострил. — К тому же у нас нет под рукою Бархатной книги.
— Позволь. Я тебе докажу. Мой пращур…
— Не трудись.
— Впрочем, не в этом дело. Повторяю, божественная ничего не понимает. Ты горячо восклицаешь, что Нунчиати и Давиа не достойны быть у ней служанками. Она мило и конфузливо улыбается: «Мосье, вы преувеличиваете…» — «Сударыня, я клянусь…» Клянись всем, что придет в голову, это тоже не имеет значения. Если хочешь, моей жизнью, не препятствую. Цени любезность, потому что по правде Давиа много лучше твоей Шевалье. Кому и знать, как не мне: не скрою, дело прошлое, прелестная Давиа дарила меня своей милостью…
— Об этом я что-то не слыхал.
— Cher ami[48], ты тогда бегал под столом. Я потратил на нее более ста тысяч.
— И того не слыхал. Я думал, ты и десяти тысяч не имел сроду.
