— Ну да, в ларце щука, в щуке яйцо, в яйце игла, а в той игле — смерть Кащеева, — насмешливо проговорил Маркиз.
— Зря вы так шутите, — негромко отозвался Вадим, — в той папочке действительно моя смерть. Впрочем, вы и так сделали для меня очень много, вы сделали все, что могли, и не ваша вина… — с этими словами он потянулся к карману.
— Постойте, — Леня жестом остановил его, — я хотел бы довести это дело до конца, но для этого мне нужно знать, что искать. Иначе получается как в сказке — пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
— Ну ладно, — Вадим откинулся на спинку стула и начал: — История эта долгая, так что вам придется запастись терпением.
Маркиз молча кивнул, чтобы не перебивать рассказчика.
— Для меня, правда, она началась не так давно, всего две недели тому назад. Меня пригласили к умирающей женщине…
— Вы — врач? — удивленно спросил Леня. Ухоженный, обеспеченный вид Вадима, та щедрость, с которой тот помогал своей бестолковой сестре, явно не вязались с плохо оплачиваемой профессией служителя Гиппократа.
— Нет, — Вадим чуть заметно усмехнулся, — я тот, кого приглашают, когда врачи уже сделали все, что могли. Я адвокат. Знаете, как рассказывают: поздно ночью человек вызывает врача, тот осматривает больного и говорит:
«Срочно вызывайте адвоката, священника и близких родственников».
«Что, дело так плохо, доктор?»
«Нет, просто я не хочу быть единственным идиотом, которого зря разбудили этой ночью».
Так вот, две недели назад меня вызвали не зря: женщина действительно умирала. На вид ей было далеко за восемьдесят, она лежала на высоко взбитых подушках с закрытыми глазами, и единственным признаком жизни были мелкие, суетливые движения ее левой руки. Она словно что-то перебирала пальцами на одеяле, то ли пересчитывала какую-то невидимую мелочь.
Старуха выглядела чистой и ухоженной, в комнате не было того ужасного запаха, "который часто присутствует в доме умирающего — только легкий химический запах лекарств. Меня встретила женщина лет шестидесяти, я принял ее за дочь, но после понял, что ошибся. Эта женщина подошла к постели умирающей и громко сказала той:
— Тетя Шура, он пришел! Адвокат, которого вы просили!
Старуха открыла глаза. Глаза были желтые и живые, особенно живые на ее безжизненном, пергаментном лице. Я приблизился и наклонился к ней, готовясь выслушать ее последнюю волю — что-нибудь вроде «золотое колечко с желтым камушком отдать племяннице Маше, а сережки соседке Нюсе».
